«Я крокодила пред Тобою…»
Шрифт:
«Ну, раз линии говорят…»
Марина искренне верила во всю эту галиматью. «Хотя почему галиматью? Это же наука, ей много лет, и почему я не должна верить науке? Сколько книг написано, не с потолка же они это берут, не из пальца? Каламбур. Как раз-таки из пальцев и берут».
– Нет, Алан Гамирович, я не забыла, помню.
– Ну и не волнуйся, пей то, что я сказал, и лежи, еще сделай отвар крапивы и позвони мне часа через два. Пока! Не волнуйся, Марина.
– До свидания…
Марина откинулась на подушку, закрыла глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Позвонила Оле, попросила купить лекарства. Ольга примчалась, дала сестре таблетки, села рядышком.
– Что,
Марина молчала, жар усиливался, градусник показывал уже тридцать девять и восемь. Ольга не на шутку заволновалась, она знала, что такое прерывание на таком сроке, да еще полулегальное.
– Эй, ты как? – она посмотрела на сестру. Маринка, почти в бессознании, закатила глаза. – Эй-эй, а ну-ка, глаза не закатываем! – Ольга приподняла сестре подушку, еще принесла жаропонижающее и дала Марине двойную дозу.
Минут через сорок (Ольга была все время рядом) Марина попыталась привстать, но резкая тянущая боль пересекла низ живота, и Маринку согнуло пополам.
– Оля, мне кажется, из меня что-то пытается выйти.
«Бред у нее, что ли?» – Ольга не на шутку встревожилась.
– Доведи меня до туалета, – Марина оперлась на руку сестры, и они попытались медленно дойти до ванной комнаты.
Тамара Николаевна прислушивалась, но не решалась подходить к дочерям с расспросами. Знала, Маринка ничего не скажет, отбрехается, а Ольга пошлет. «Господи, помилуй, за что такое наказание? – думала Тамара, сидя у кроватки годовалой Лильки. Она смотрела на внучку. Девочка спала, сложив мягкие ладошки под румяную пухлую щеку, и улыбалась, причмокивая во сне. – Еще одна растет… Ей-то сколько придется вытерпеть бабьих радостей?» Тамара Николаевна сжимала в руке мятый комочек носового платка. Им нечего было вытирать, слезы давно кончились.
Марина медленно, не разгибаясь, села на унитаз. От самого горла через солнечное сплетение к пупку скрученная, как канат, боль волнами опустилась в низ живота. Марина с трудом дышала, мешала одышка, холодная испарина выступила на резко побелевшем лице. Дверь в ванную была приоткрыта, Ольга стояла рядом, держа сестру за руку.
– Держись, Мариша, держись, моя хорошая…
– Мамочка… – застонала Марина, – мамочка моя, как же больно… от меня что-то отрывается…
Судорога свела ноги, живот. Марина вцепилась в руку сестры, и кусочек плоти, затем второй упали вниз.
– Не дочистил, собака, – Ольга держала сестру. – Сейчас легче станет, потерпи.
– Мама… мамочка моя… – шептала Марина, – еще, наверное…
– Ну? Ты как?
– Терпимо… Сволочь этот Ярик, козел… урод…
Ольга засмеялась.
– Ну да, все бабы мужиков матерят после аборта, не дадим, дескать, больше, не подпустим к себе… эхе-хе, если б так… Ну, идти сможешь?
– Смогу, получше, вроде.
– Конечно, получше. Этот паразит тебя не дочистил. Давай, сейчас главное – антибиотики не пропускай. Ложись. Я пойду.
«Странно, – подумала Марина, – со мной Ольга как и не болеет вовсе. А других на дух не переносит, не подпускает ни мать, ни отца. Какая-то болезнь выборочной ненависти».
***
Оправившись после перенесенного, восемнадцатилетняя Марина стала готовиться к свадьбе с тридцатитрехлетним Яриком. Но пока шел развод избранника с первой женой, пока Иван Иванович помогал родителям Ярика оформлять отдельную квартиру, в общем, свадьбу сыграли только через два года.
– Дура ты, дочь, – только и смог сказать Иван Иванович, – мозгов совсем нет. Не жалеешь ты мать, она же совсем с вами извелась.
– Я, папа, буду за Яриком, как за каменной стеной, – Марина удивлялась,
– Ага, как за мраморной плитой, – поддержал отец.
– Папа, не говори так!
– И правда, отец, что за шутки? – Тамара Николаевна была суеверна. – Что под руку-то мелешь?
В ресторане заказали еды на семьдесят человек гостей. Марина половины из них не знала. Со стороны жениха были только двое его друзей, с которыми Ярик периодически пел у костра под гитару про снежинки и искорки, в общем, всю эту бардовскую муть про звезды, ромашки и суровую романтику Севера. С ее стороны было человек двадцать. Кто были остальные сорок восемь, особо не переживали, ну пришли и пришли. Родителей Ярика не просто не было на свадьбе, они вообще отказались знакомиться с музой сына, у которого седина в бороду, а тот, сами знаете, куда. Культурная мама-еврейка делала брезгливо-унылое выражение лица и говорила казахскому татарину-папе: «Побалуется сын со шлюшкой-малолеткой да к Светке вернется». Папа Шамсутдин был тоже культурным и воспитанным человеком, он преподавал в вузе. С выбором сына был согласен, Марина ему нравилась, но вида не подавал, боясь жениной немилости и жалея первую невестку с внуком. Свадьбу гуляли три дня. Со второго дня молодую жену увезли друзья кататься на машине, проводя беседу на тему «Дура ты, Марина, набитая». «Что-то часто меня дурой называют. К чему бы?» – подумала Маринка. Гости догуливали сами. Что удивительно, ревнивец Ярик лояльно отнесся к катанию молодой жены с ее друзьями. Наверное, дал перед смертью надышаться, вопреки пословице. О том, что тема беседы во время катания была выбрана верно, Марина поняла очень быстро.
Магазин, где она работала, находился в трех минутах ходьбы от дома, где жили молодые (точнее, молодая и не очень молодой). Марина заканчивала работу в семь, девчонки сдавали помещение под сигнализацию, это занимало еще минуты три, плюс туда-сюда еще минуты три, итого: через девять минут Марина должна была быть дома. Причем понятию «туда-сюда» предполагалось быть нулевым по времени. Три минуты «туда-сюда» – это непозволительно. Это просто разврат какой-то.
– Ну и что опять на сегодня? Кассу сдавала долго? Остаток не шел? Или что?
– Не начинай, я задержалась всего на две минуты.
– За две минуты ты могла встретить мужика своего бывшего.
– Ты больной? Мне восемнадцать было, когда тебя встретила. По себе не суди.
– Я сказал! Я буду принимать меры, если еще раз задержишься!
– Да пошел ты… – Марина поняла, что у нее серьезные проблемы.
Круг друзей состоял только из его друзей, таких же скучных, обремененных семейными проблемами дядей и тетей. Она была в компании, как белая ворона. Друзья-мужчины Ярику завидовали, отхватил молодуху! А их жены Маринку тихо ненавидели. Им с ней не о чем было говорить. Аб-со-лют-но. А напрасно, с ней они могли хотя бы попытаться отвлечься от кастрюль, кассы взаимопомощи и подгузников и просто по-девчоночьи подурачиться. Им было-то всего по тридцать. Просто Марине они казались старыми тетками. Со своими друзьями Марина встречаться перестала, к себе подруг не приглашала. Ярик не разрешал. Новых вещей не покупала. Муж сказал: «Накладно. Будем откладывать на черный день». Что такое, в его понятии, черный день, Марина не понимала. Для нее эти дни уже наступили. «На что копит? – думала Маринка. – Ничего не покупаем, никуда не ездим. Я от него копейки лишней не вижу. Детей он по-прежнему не хочет». Проблемы Маринкиной сестры его не волновали вовсе.