Я, Лунин

Горский Александр

Танька послала Трошину воздушный поцелуй и выскользнула из комнаты. Взглянув на захлопнувшуюся дверь, Николай только покачал головой и пробормотал, обращаясь к самому себе:

– Ну и зачем мне это все надо?

Ответа на этот вопрос он не нашел ни в этот день, ни в последующие. Зачем эти, ставшие регулярными встречи нужны Таньке, имевшей трехлетнюю дочку и мужа, который был моложе Николая почти на десять лет, Трошин не спрашивал. Каждый из них двоих получал от этих встреч то, чего ему по той или иной причине не хватало дома, а большего никто и не требовал. Единственным взаимным условием было лишь одно – сохранение слишком близкого общения в тайне от окружающих. Но сохранить в тайне от пусть и небольшого, но любопытного женского коллектива

«Радушного» то, что в самих же стенах мотеля и происходит, было конечно же невозможно, и, как вскоре смог убедиться Трошин, что знают двое, то и жена знает.

Любовников спасло только то, что внезапно приехавшая в мотель Трошина не знала, в каком именно номере уединился ее супруг со своей пассией. Поэтому, недолго думая, Елена принялась колотить в первую попавшуюся дверь, которую ей конечно же никто открывать не спешил. В девять утра на втором этаже, как правило, уже никого не было. Дальнобойщики обычно трогались в путь в восемь, а то и раньше, ну а любители путешествовать на легковых машинах к этому времени обычно уже сдавали номера и перемещались в помещение кафе на первом этаже.

Гулкие, почти непрерывные удары в дверь и пронзительные выкрики Трошиной были прекрасно слышны в седьмом номере, в котором и находились Николай и Татьяна.

– Крику-то сейчас будет, – Танька натянула на голову одеяло.

– Нет, она нас как найдет, молча убивать будет, – Трошин решительно сдернул одеяло с обнаженной любовницы, – одевайся, только быстро.

– Ну да, если мы одетые будем, она сразу поймет, что мы в шахматы играли, – пробормотала, натягивая на себя белье Танька, – только у нас шахмат нету.

– Так и нас тоже тут нет, – усмехнулся Трошин, распахивая окно. – Я есть, тебя нет.

– Ты меня что, в окно кидать собрался? – оторопела девушка.

– Чего уж сразу, кидать. Спущу аккуратненько.

На мгновение высунувшись из окна и оценив обстановку, Николай стянул с кровати простыню и быстро затянул на конце тугой узел.

– Ручками за узел держишься, ножками в стену упираешься. Не перепутай, а то ни ручек, ни ножек не останется.

Седьмой номер, как и все нечетные номера, выходил на задний двор мотеля. В этом месте на первом этаже окон не было, и по стене можно было спуститься, не привлекая внимания. Задачу облегчала и расположенная под окном крыша небольшого летнего навеса, под которым некоторые, добиравшиеся на работу своим ходом сотрудники ставили свои велосипеды, а еще было свалено всякое, уже не нужное барахло, с которым непонятно что делать, но выбросить все еще жалко.

– Здесь от окна до навеса всего два метра, и ребенок справится, – Трошин подсадил любовницу на подоконник.

– Я же девочка, – простодушно отозвалась Танька, крепко хватаясь за простыню.

– Да неужели? – не смог сдержать ухмылку Николай и начал перебирать руками по простыне, позволяя ей медленно, но безостановочно скользить вниз.

Крики и шум в коридоре постепенно становились все ближе. Как только Трошин почувствовал, что натяжение простыни ослабло, он в несколько стремительных рывков втянул ее обратно в окно. Развязать затянутый слишком туго узел оказалось непросто, на это ушло еще несколько драгоценных секунд. Николай захлопнул окно в тот самый момент, когда дверь номера содрогнулась от оглушительного стука и еще более громких криков:

– Открывай! Открывай, кобель драный!

Быстро расстелив смятую простыню на кровати и накинув поверх нее одеяло, Николай подошел к двери. На всякий случай перекрестившись, он отодвинул задвижку. Супруга, ворвавшаяся в номер с энергией молодого бультерьера, замерла посреди комнаты настороженно озираясь по сторонам.

– Что-то с детьми? – особых усилий, чтобы придать лицу испуганное выражение Николаю не потребовалось.

День выдался тяжелым. Мало того, что так до конца и не поверившая ему жена вынудила Николая дать обещание уволить черноглазую продавщицу, а потом еще несколько часов изводила его расспросами и бесконечными беседами в явной

надежде поймать мужа на каком-нибудь противоречии, так кроме всего этого Николаю дважды за день пришлось доказывать супруге, как сильно он ее любит, а с учетом того, что он уже успел утром осчастливить любовницу, это оказалось совсем непростым испытанием для почти сорокалетнего мужчины. Тем ни менее, Николай перенес все выпавшие на него в тот день тяготы достойно, и маленькая ячейка общества под кодовым обозначением «Трошины» была сохранена, хотя конечно несколько потеряла былую привлекательность. Таньку Николай рассчитал на следующий же день, сделав ей прощальный подарок в размере заработной платы за шесть месяцев, после чего надолго потерял привычку обращать внимание на проходящих мимо или где-то встречающихся ему девушек и молодых женщин. Обращать внимание на немолодых женщин, Николай не имел привычки и ранее.

В общем, жизнь постепенно вернулась в свою привычную, пусть и не самую широкую колею, но нелюбовь к «Восточному» и его сотрудницам в сознании Ленки засела накрепко и никуда исчезать не собиралась. Если все остальное время эту нелюбовь можно было фактически игнорировать, не раздражая супругу слишком частыми упоминаниями о принадлежащем им мотеле, то сейчас Трошину надо было набраться смелости и попытаться поговорить с женой откровенно.

…

Отправив охранников во второй люкс и приказав им сильно не расслабляться, Рассказов решил принять душ, чтобы уже потом, освежившись, спуститься вниз, в «Живаго» и немного перекусить. А можно будет и выпить малость. Никогда не злоупотреблявший алкоголем Павел Дмитриевич подмигнул своему отражению в зеркале. Такое дело провернул, грех не отметить. По-прежнему стоя перед зеркалом, Рассказов стянул с себя рубашку и бросил ее на кровать. Из зеркала за ним наблюдал мужчина лет пятидесяти с подтянутым, но не чрезмерно мускулистым телом. Кто скажет, что стоящему посреди комнаты мужчине уже пятьдесят девять? Павел Дмитриевич напряг мышцы живота и с удовлетворением убедился, что все кубики пресса отчетливо различимы. А ведь каким дохляком по молодости был! Рассказов бросил еще один взгляд в сторону зеркала и уже потянул пряжку на ремне, собираясь снимать брюки, когда в дверь номера негромко постучали.

Накинув рубашку, Павел Дмитриевич распахнул дверь. Стоящий в коридоре худощавый молодой человек пробежавшись взглядом по виднеющемуся из-под расстегнутой рубашки торсу, на мгновение задержал взгляд на кубиках пресса.

– Если не ошибаюсь, господин Рассказов? – теперь молодой человек смотрел Павлу Дмитриевичу прямо в глаза, а на лице его появилась едва заметная тонкая улыбка.

До чего они тут в Москве все лыбятся противно, промелькнула мысль в голове Рассказова, вслух же он произнес только:

– Он самый, – после чего вопросительно уставился на незваного посетителя.

Молодой человек кивнул и, сунув руку во внутренний карман темно-серого, почти черного пиджака, достал из него удостоверение.

– Ракицкий, – представился юноша, – референт Вадима Юрьевича. У вас все готово?

Молодой человек провел рукой по голове, приглаживая и без того идеальный пробор черных, смолянистых волос. Ошеломленный Рассказов попятился назад, под защиту своего люкса, однако молодой человек, сочтя это за приглашение пройти внутрь последовал за ним.

– У вас случайно брата нет? – пробормотал Павел Дмитриевич, чувствуя, что стены номера вовсе не защищают его, а наоборот, начинают кружиться, постепенно набирая все большую скорость. – Тоже референта.

И без того тонкие черты лица молодого человека еще больше заострились, а изящные черные брови удивленно подскочили прямо на середину лба.

– Брата? Нет, брата у меня нет. А референт Вадиму Юрьевичу всего один полагается. Он ведь только заместитель министра, – молодой человек грустно улыбнулся, давая понять, что подобное положение вещей не совсем устраивает и Вадима Юрьевича, и его самого, после чего уже более бодрым тоном добавил. – Пока. Пока только заместитель.