Я люблю тебя как врага

Люди обрушиваются друг на друга сотнями тысяч километров прожитых чувств, сомнений, переживаний, ошибок, и пересекаются в миллиметре взаимопонимания.

Ей давали противоречивые рекомендации, каждый из своего на тот момент актуального состояния внутреннего мира. Она слышала, думала над этим. Легко потеряться. Большинство советов носили механический характер, будто говорили не о предательстве любви, а о сделке, выгодной или не очень. Доверять своему рассудку после случившегося представлялось ещё рискованнее.

– Плюнь и разотри, – соседка Наташа, испуганно озираясь на развешанные по всей квартире листы формата

А4 с позитивными установками Луизы Хей и Андрея Курпатова. Куда плюнуть, кого растереть? Себя? Его? Веру в любовь?

– У вас шоры на глазах. Вы склонны к аффектам. Придите в себя, – завотделением клиники неврозов, к которой она попала по знакомству.

А как без аффекта, когда тебя выворачивают? Медленно раздеваешься, вокруг пар. В тело впились водяные стрелы циркулярного душа. Хотелось ещё большей физической боли, чтобы в ней заглушить душевную. Ещё медленнее одеваешься, не надеть бы чего шиворот-навыворот.

– Посмотрите на всё со стороны, будто это происходит не с вами. – То есть, я это не я. Она. Она – это я? О!

– Не забудьте зайти в столовую.

Забота, она в это время на вес золота. Безразлично ешь. Мелькает мысль, что если, и когда всё будет хорошо, принесёт сюда торт типа свадебного. Огромный и праздничный.

– Вы почему вчера вечером трубку дома не поднимали? Мы же за вас переживаем.

– А это вы звонили?

– Да, мы звоним тем, кто живёт один.

Вот тебе и Шабаловка. Ещё вчера, ведь детство всегда рядом, по телевизору она слышала «Шабаловка, 37. Телестудия «Орлёнок». А сегодня это тоже Шабаловка, но клиника неврозов. Жёлтые, разного фасона листья, печальные лужи, уже и днём темно, в метро много совсем близко находящихся людей, но ни они обо мне, ни я о каждом из них ничего не знаю. Это важно, что они есть. Абсолютно нищая, но готовая помочь клиника. Нет, я не буду ложиться. Ладно, уколы, душ, массаж. Нет, я не буду пить много лекарств. Только самое необходимое.

Скамеечка с подкосившимися от перечисленных на ней историй, ножками, сухо, можно присесть, слабость сильнейшая, здравствуйте, здравствуйте, что у вас, а у вас.

– Я раньше тоже думала, что любовницы это страшно, и пережить невозможно, но, сейчас мне это представляется мелочью. У меня ребёнок погиб в аварии, сидел рядом, вела машину.

Задумчивый, насыщенный интеллектуальными, художественными и коллективными начинаниями сентябрь, плоды природы, дары осени. Измена, и я совсем одна в Москве: как же это так – другую любит? Разве это возможно? И вот сейчас, когда я умираю, им хорошо? «Им». Злое новообразование. Когда и откуда она взялась, как долго это уже продолжается? Противно, очень противно. Болит всё. Изменилось всё. Она выброшена в бездну. Дождь, под зонтом теплее, надо не потерять перчатки, зонт. Учиться жить без помощи. Он вышел на успешную тропу в бизнесе, за много лет освободился от унижающих его долгов.

– Масик, мы ссорились, потому что у нас не было денег. Теперь всё будет по-другому.

Да, это точно, у меня теперь будет иначе, я всегда знала и ему говорила, что без детей семья неполноценна. Зачем я это говорила? Я так считала. Но была уверена, что я очень интересный человек, и он дорожит моей любовью, что лучше, чем со мной, ему ни с кем не может быть. Я и моя любовь уникальна. И дети ещё могли бы быть.

Игра в активные прятки последние два года. Никаких объяснений. Отрицал измену в тысяче разговоров, уходил от прямых вопросов, называл сумасшедшей. И вот:

– У меня новая жизнь.

А разве не ты сама повторяла ему: «Иди, найди»?

– Если бы вы так не говорили, он бы ушёл раньше.

За что такая досада к тому, что ты есть на белом свете, а не умерла, освободив дорогу и обеспечив беспрепятственное новое счастье?

Она шла вдоль длинного забора клиники, благодарно смотрела на осенние деревья, в солидарность с ней отходящие ко сну. «Я не ты, ты не я, я не ты, ты не я, я не ты, ты не я. Нас нет. Это была ошибка. Ты всё придумала», «Всё кончается». А зачем, зачем тогда все эти слова, вся их совместная

жизнь? Зачем Боярский пел: «Всё пройдёт, и печаль, и радость, всё пройдёт, так устроен мир, всё пройдёт, только верить надо, что любовь не проходит, нет» (3). Очнувшись на последней в противоположном необходимому направлении станции метро, решает усилить молитву: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй меня, грешную»! Повторяет её, цепляясь за каждое слово, как за спасательный круг. Алька присылает по электронной почте трёх разноцветных порхающих бабочек. На следующий день, в метро, подъезжая к станции Курская, слышит тихий шелест на плече, пугается, а это настоящая разноцветная бабочка! Забывает пароль на охрану квартиры, без конца, но почему-то и без особых претензий приезжает – уезжает милиция. Лет через пять дойдёт, о чём говорит диспетчер: «записывайте пароль»! Сигареты стрелять перестала штуке на тысячной, просто выпали волосы и заболела десна. Мужчины – браконьеры. Главное для них – новизна. Галочка, белочка, лисичка, розочка, ромашка. О, Ремарк, ты прав. Самые сильные циники получаются из самых сильных романтиков. И не только в себе свои к другому, но и в других к тебе, даже и настоящие чувства, готовы в зародыше высмеять и убить. Вспомнила, как однажды сказала ему: «У тебя обязательно будет дочь. Это, чтобы ты всё прочувствовал». Есть ли у неё шанс воскреснуть здесь, ещё в земной жизни? Она знала, что у неё нет такого шанса. Больше она не сможет никому поверить. Физически надо существовать. Просто проживать время. Душа умерла?

Она видела своего Ангела-Хранителя, он грустил, он похож на одинокую, сидящую в глубокой задумчивости каменную скульптуру. В такие моменты ей становилось стыдно. Она спрашивала, что может сделать для него. Тишина. Но на самом деле всё это происходило только в её искажённом воображении. Она жила лишь потому, что всё это время находилась в объятиях его неизмеримо больших, тёплых, белых, волшебных, невидимых крыльев. И иногда ей показывали маленькие пёрышки этих крыльев в видимом варианте: на одежде людей в метро, летящими в воздухе, она улыбалась. Всё таки и весна пришла, Пасха, открыта коробка сырых яиц, о, целое большое настоящее перо, обмакивай в чернила, и пиши. Ангел мой, ты со мной?

– Лина, всё, что вы считали хорошим, так и осталось хорошим.

– Да?

Устойчиво неотвязное ощущение непрерывной расширяющейся боли. О чём это вообще говорят?

– Лина, измену люди так тяжело переносят, потому что человеку будто бы отказывают в уникальности. У вас ещё всё будет хорошо.

По крупицам накопленный другими людьми опыт иногда приносит кратчайшее облегчение.

– Ты ещё здесь? Я был там, где мне надо, я всё делаю ради нас. – Содрогаюсь, вспоминая слова мужа, поздно ночью возвращающегося домой.

Он и она будут счастливы, если похожи в понимании главных человеческих ценностей, а не лукавят друг с другом.

– Идём ко мне в гости! Да у тебя отбою нет и не будет от женихов! Ты очень экзальтированная! – Пьём чай у отжившей активную женскую жизнь дамы, хотя это предрассудки, и в шестьдесят она искрится заводной добротой и озорством, показывая мне в качестве подбадривания свои свадебные фото, на которых она с огромным восьмимесячным животом и не биологическим отцом своего будущего ребёнка, жених счастлив до небес. Сорадуюсь. Но я другая.

– Вокруг вас столько мужчин! Это так?! – Взяла грех на душу, а впрочем, я вне своего тела пребываю, душа ушла за сотню световых лет, меня привели к гадалке, "к ней вся Госдума ходит". – Но между вами и бывшим мужем поставили стену.

Священники молчали. Слушали. Опыта набирались. Спаси Господи.

– А в этой жизни третьего не дано: или ты или тебя. – Не соглашаюсь с этим до конца, на всякое зло всегда найдётся ещё большее зло, и, обретя группу поддержки в фильмах Феллини, о, "Джульетта и духи", Висконти, Бергмана, Фассбиндера, и даже фон Триера, особенно сильный катарсис я испытываю, пересматривая "Криминальное чтиво", испанский фильм "Не уходи", почему, не знаю. Со мной также швейцарская Лакримоза и Майкл Найман.