Я надеюсь…
Шрифт:
— А Вы не думаете, что судьба, возможно, Вас и выбрала от лица этих женщин?
— Не знаю, — быстро взглянув на меня, ответила она. И по взгляду, и по ответу я понял: тему эту в разговоре она не поддержит.
Но сейчас, когда сижу один над расшифровкой нашего разговора, вновь и вновь возвращаюсь к своему вопросу. Она говорила о социологии в лицах». И передо мною тоже в очередной раз встает одно конкретное женское лицо. Опять — лицо моей собственной матери. Война ведь и ее оставила одинокой. Точнее — матерью-одиночкой. Одинокой матерью. Сколько их, чьих законных суженых повенчала на себе война — просто война и
И мне хочется верить, что женщина, с которой я время от времени беседую, не просто узнала, не просто изучила и даже не просто впитала в свое время жизнь и судьбу таких, как моя мать. Но что и на распахнувшийся перед нею мир она и сегодня во многом смотрит их внимательными глазами.
В моем отношении к ней нет ни грана зависти. Может, потому, что я теперь чуть лучше других знаю, каково ей бывает — на столь опасной высоте, какая зовется Властью. Высота — Власть, а рядом с Властью — еще опаснее, ибо рядом с высотой всегда соседствует пропасть. А может, потому что я мужчина — а ей все-таки больше и чаще завидуют женщины, они же, я думаю, и будут главными и наиболее «проницательными» читательницами этой книжки. А может, все-таки потому, что я все же верю: судьба выбрала ее и от лица тех — безвестных и так много, трагически много недополучивших хорошего и яркого в своей жизни…
— Я о другом. Наверное, человек, который больше пережил, и больше сострадает? Вспоминаю одну женщину, в чьем доме я очутилась поздно вечером со своим опросно-анкетным листом. А в листе у меня было до тридцати вопросов! После беседы, после ответов на мои многочисленные дотошные вопросы она вздохнула и спросила:
— Доченька, что ж ты больно худенькая?
Я ей говорю:
— Да что Вы, нет, нормальная…
Она тем не менее продолжила:
— Мужа-то, небось, нету у тебя?
Я говорю:
— Есть…
Опять вздохнула:
— Небось, пьет?
— Нет…
— Бьет?
— Что Вы?! Нет, конечно.
— Что ж ты, доченька, меня обманываешь? Я век прожила и знаю — от добра по дворам не ходют.
Дважды, заметил я, дрогнул голос моей собеседницы за этот долгий вечер: когда она вспоминала крестьянку, что, отвечая на ученые вопросы молоденького социолога, сама перешла к вопросам — определенным и еще более жизненным, чем в любой анкете, а также, когда говорила о дочери. Но то — чуть позже. И я понял: женщина эта и впрямь сопровождает ее по свету, помнится. Не растворилась в тумане за давностью лет…
— Вспоминая свое прошлое, я часто думаю и об этой женщине, олицетворившей для меня очень многое: судьбу страны, судьбу сельской труженицы и — что для меня тоже важно — своеобразную народную оценку нашей социологической, тогда по существу подвижнической деятельности. «От добра по дворам не ходют…» — сказала она тогда, как бы в подтверждение моих наблюдений. Может быть, и так. Да, это была все-таки подвижническая деятельность, которая, несмотря на недостатки и трудности, несмотря ни на что, пыталась в те годы нести знание и правду жизни, как бы горька она ни была. Что касается моей диссертации, она тоже, повторяю, была основана в том числе и на этих тысячах анкет.
Сегодня, в годы перестройки, демократизации и гласности, наблюдая за развитием социологии, деятельностью
— То есть опять начинает обслуживать кого-то, а не работать на все общество?
— Да, это важно. Здесь тоже нужна правда. Наблюдала работу съезда социологов — он очень сложно шел… Но вернемся к нашим делам тогдашним, житейским. У нас росла дочь. Ходила в городской детский сад. Училась в городской общеобразовательной школе. В обычной, рядовой школе микрорайона, где мы жили. Занималась музыкой, на каникулы ездила к бабушке с дедушкой в село. Жили мы всегда сами, без старших. И наша дочь делила вместе с нами радости и трудности тех лет. В меру своих сил помогала убираться по дому, готовить, ходила в магазин, овладевала навыками составления домашней библиотечной картотеки и даже — классификации и обработки моих многочисленных социологических анкет и документов. Надо сказать, Иришенька очень рано научилась составлять библиотечную картотеку, а у нас в семье это — работа, поскольку книг в доме всегда было очень много.
Но ребенок есть ребенок. И я постоянно испытывала и испытываю чувство, что где-то в детстве обделила ее материнским вниманием… Не отдала столько, сколько могла, или, еще точнее, — сколько она того требовала. Родилась она у меня в то время, когда по закону декретный отпуск был всего два месяца. Материальные условия нашей жизни, трудности с работой не позволили мне хотя бы какое-то время жить на зарплату мужа. И я никогда не забуду, как ранними утрами недоспавшую, наспех одетую, едва не бегом несла ее в детские ясли, сад. А она приговаривает: «Как далеко мы живем! Как далеко мы живем!» Не забуду ее глазенок, полных слез и отчаяния, расплющенный носик на стекле входной двери садика, когда, задержавшись допоздна на работе, я опять же бегом врывалась в детский сад. А она плакала и причитала: «Ты не забыла меня? Ты не оставишь меня?» Вот так…
В этом месте как раз голос и дрогнул — второй раз…
— Она часто и много болела. Врачи, консультации… Разные диагнозы, разные рекомендации — порой взаимоисключающее. Все это тоже не проходит мимо материнского сердца. Стараешься лишний раз не брать больничный лист: ведь на работе заменить тебя некому. Когда Иришка стала старше, она оставалась дома и одна. А малышкой, чего греха таить, я частенько вела ее с собой в институт. Она терпеливо сидела, играла в преподавательской, ожидая конца рабочего дня. Взрослые, заметив ее, задавали вопросы. И она с детской непосредственностью, шокируя их, отвечала. «На кого ты похожа, девочка?» — «На папу — у нас совершенно одинаковая ладонь». — «Как тебя зовут, девочка?» — «Захареныш». — «Да?! А твою маму?» — «Захарка»…
— Любопытно…
— Еще в студенческие годы на одной из фотографий я, восемнадцатилетняя, напомнила Михаилу Сергеевичу Захарку с картины Венецианова, русского художника XIX века, «Захарка». И он стал меня так шутливо называть. Так и вошло это в историю нашей семьи. А сейчас, между прочим, повторилось — на новом витке. Недавно Настенька, младшая, четырехлетняя наша внучка, в присутствии весьма солидных приглашенных гостей на вопрос Михаила Сергеевича: «Где же Раиса Максимовна?» — вполне серьезно сообщила: «Твой Захарик пошел по лестнице». Приглашенные удивленно переглянулись и рассмеялись. Ничего не поделаешь, пришлось и им объяснять, кто такой «Захарик» и почему «Захарик».