Я нарисую симфонию неба
Шрифт:
– Слушай, ты меня оскорблять приехала? – Альбина не выдержала.
– Вот такая ты мне больше нравишься, подруга! – Ксюха уже кружила вокруг с портняжными ножницами и сантиметровой лентой. – Не шевелись, а то заколю булавками.
После примерки Ксюха буквально силой выволокла Альбину на кухню. Стол накрыт скатертью. Посуда праздничная. Папина фирменная дачная наливка.
Мама засуетилась:
– Садись, я твои любимые перчики нафаршировала, блинчики испекла.
Альбина
– Наливку будешь? – заговорил отец.
– Не надо! – возразила мама, прикрывая Альбинин бокал.
– А вот я выпью, – цокнула языком Ксюха, – у вас, Андрей Ильич, она отменная получается.
Отец сдержанно улыбнулся и наполнил Ксюхину рюмку.
В коридоре зазвонил телефон. Мама быстро выскочила из кухни. Ксюха хлопнула Альбину по спине:
– Расслабься, как кол проглотила. И улыбнись: наш праздник все-таки.
Альбина встала и пересела на другой стул, подальше от Ксении:
«Посидеть я с вами посижу, а повода для праздника не вижу».
Мама вернулась с озабоченным лицом:
– Екатерина Матвеевна звонила…
– Кто такая? – Ксюха хрустела соленым огурцом.
– Соседка. Через две дачи живет, – ответила мама машинально и повернулась к отцу. – Там мальчик на днях утонул. Степаниды деревенской внучок. Помнишь, смышленый такой? С собакой к нам забегал. Я еще их яблоками угощала. Вот горе-то…
Альбина громко вскрикнула, словно получила удар током.
– Ты чего? – Ксюха уронила огурец. – Напугала.
Альбина чувствовала, как немеют руки и ноги. В горле пересохло. Дыхание участилось, а в животе похолодело.
Мама смотрела на нее с испугом:
– Что с тобой?
Альбина часто заморгала:
– Мальчик… – мыслями она снова была на озере. Снова вытаскивала Симеона из воды. Снова распахнутые глаза цвета неба смотрели невидящим взором. Положив руки на стол и опустив на них голову, разрыдалась.
Отец вскочил, сел рядом и обнял за плечи:
– Не держи в себе, расскажи. Полегчает.
Альбина подняла голову и прижалась к отцу. Всхлипывания мешали говорить, но она, глотая слова, словно боясь передумать, поведала о том страшном дне. Мама охала. Ксюха оторопело выговорила: «Ни фига себе!», а отец еще крепче обнял.
Альбина обессилела. Беспомощно переводила взгляд с отца на маму, ожидая сама не зная чего. Тишина. Только тикали настенные часы. Альбина уставилась на них. Гладко отполированный деревянный круг и веселые разноцветные шарики вместо цифр. Стрелки в виде ножа и вилки показывали половину десятого. Вспомнила, как мастерили их с отцом в прошлом году, на день рождения мамы.
«Часы. Время. Время, которого больше никогда не будет у Симеона», – безжалостно расстреливали мысли.
Заговорил отец:
– Да. Это большое горе. Смерть детей. Они для жизни, а тут смерть… – наполнил наливкой бокалы,
Альбина всхлипывала. Мама поглаживала ее по плечу. Ксюха теребила край скатерти и смотрела на тарелку. Отец отодвинул рюмку и произнес, глядя на что-то, зримое только ему:
– Я не рассказывал тебе, Оль. У матери до меня был сынок. Левушкой звали. Это мне батя перед смертью поведал, что Ангел в роду есть. А она всю жизнь молчала…
Отец встал и начал мерить шагами кухню:
– В сорок первом отец на фронт ушел. А мать с Левушкой за Урал решила пробираться, к родне. На станции оставила пацаненка с вещами, а сама к начальнику пошла. Выпрашивать место в эшелоне. Вернулась не сразу, замешкалась. На перроне толпа. Народ бурлит: «Да что ж за тварь такая, малютку бросила!» И голос, голос знакомый причитает: «Мамочка, где ты, мамочка!» Мать кинулась к Левушке, схватила и в слезы. Кровинушка родная. Жизни дороже.
Альбина слушала затаив дыхание.
– В эшелоне со скарлатиной ехали. Заразился мальчонка. Двух лет не было. А говорливый. О жизни рассуждал. Перед смертью мать утешал. Вы живите, говорит, мамочка, да радуйтесь. Жить – оно хорошо… – Отец вздохнул: – Она не хотела рожать после этого. Я поздний получился. – он помолчал, хрустнул суставами пальцев.
Ксюха всхлипывала. Мама тоже плакала.
– Мать всю жизнь голову платком покрывала и водки не пила, – отец шумно вздохнул. – Такая вот штука… Люди и войну, и голод прошли.
Альбина встала, молча подошла к отцу и уткнулась в его широкую грудь. Он обнял и похлопал по спине:
– Ну все, все. Поплакали и будет. А мальчик тот, деревенский… Ну, знать судьба так решила, что не жилец.
Хотелось верить словам отца, что все просто: жизнь, смерть. Судьба, и все такое. Но изнутри выжигала мысль, что в гибели Симеона виновата не война. И не судьба. А только она, Альбина.
Ксюха тихо похрапывала на раскладушке. Альбина смотрела в потолок. Световые полосы пробегали по нему, пробиваясь сквозь неплотно задернутую штору. Сна не было. История с Левушкой не отпускала. Мальчик. Еще меньше, чем Симеон. Мать всю жизнь ходила в платке. Что она чувствовала? Жутко представить даже…
«Я чужого мальчика не спасла, а тут родное дитя потерять…»
Страх. Кругом один страх.
«Платок!» – Альбина встала, босиком проскочила в коридор и залезла в Ксюхину портняжную сумку. Достала ножницы и заперлась в ванной.
«Платок. Их не носят сейчас. Но, волосы…» – Альбина спокойно наблюдала, как в зеркале девушка с худым лицом и заплаканными глазами, методично отрезала прядь за прядью. Так лучше. Честнее.
Но платок…Он не давал ей покоя. Покончив с волосами, выбросила их в мусорку на кухне, оделась и бесшумно выскользнула из квартиры.