Я навсегда тобою ранен...
Шрифт:
– Вот помню, я тогда еще почти не пил... – ударился в ностальгические воспоминания Крюгер. – С Мишкой Перелыковым работали – он тоже был хакас. Правда, что такое городской хакас, в отличие от деревенского? – тот же русский. Мы с ним однажды совершили кулинарное путешествие...
– А что, бывали времена, когда ты не пил? – удивился Венька.
– В Буланколе проводился фестиваль хакасской кухни, – продолжал повествовать Крюгер. – Единственное, что мне не понравилось – это орамыс. Извлекают из барана кишки и сплетают косички. Навозом воняют. Зато какой готовят айран... Молоко такое
– Да ничего такого уже нет, – фыркнула Янка. – Забытое искусство. Водку пьют, пельмени магазинные лопают. Разве что иногда, в отдаленных селеньях...
– Не мое, – решительно заявил Венька. – Что за античеловеческие рецепты? Замачивают в уксусе мясо бобра, чтобы не воняло. Бараньи головы опаливают на огне, потом варят людоедским образом в котлах. Выдирают из лошадей прямую кишку, выворачивают, варят; то же самое делают с коровой; бараньи кишки заплетают в косички... Б-ррр...
– Гостей принимали примечательно... – Прописавшись в прошлом, Крюгер говорил и говорил. – Кокошники, розовые халаты, желтые папахи... Встречали, провожали на почетную половину юрты, сажали по правую руку от хозяина, наливочкой угощали, мужчину непременно потчевали мясцом задней части овцы и бедренной костью, женщину – бараньей грудинкой: вроде как знак глубокой благодарности, что пожаловали... Впрочем, права Янка, когда это было? На всю Хакасию четыре юрты осталось...
Что и подтверждала деревня, по которой мы ехали. Не было в ней ничего особенного – от народа с древнейшей историей и богатыми традициями. Вытянутые одноэтажные домишки с подогнувшимися крышами. Заброшенные строения, грязь, тоска. Вшивые понурые собаки. В развалинах какой-то мастерской чумазые телята играли в догоняшки. Стайка голубей жалась на чердаке. Пьяный абориген в палисаднике барахтался в унавоженной почве. На завалинке барака сидело пожилое существо в телогрейке и провожало нас бесцветным взором.
– До упора рули, – подсказал Крюгер, – там заброшенный дом будет.
Мы доехали почти до леса, взбираюшегося по пологому холму. Напротив длинного амбара с просевшей крышей и пустыми оконными глазницами свернули направо – в тесный переулок. Дощатые ограды напоминали солдат под пулеметным огнем. За переулком пространство размыкалось, показался необитаемый дом с заколоченными ставнями – в него и ткнул пальцем Крюгер.
– А вон и Стукановский...
Под взмокшей яблонькой прозябал обросший грязью «Москвич-2141». Долговязый мужчина выглянул из калитки, плюнул в грязь окурком, спрятался.
– Порядок, – заключил Крюгер. – Тормози у «москаля», Артем. Этот тип наверняка в сарай пошлындал. Он всегда такой трус, не обращайте внимания. А сегодня аж заикался от волнения. Переживает страшно, что его засекут с ментами, реноме подпортится...
– Чего же ты вчера к нему домой поперся? – ухмыльнулся я.
– Тактическая ошибка, – объяснил Крюгер. – Но у меня же на роже не написано, что я мент. Да и на лестнице никого не
Вынимая пистолеты, мы выбрались в слякоть. Некого здесь смущать стволами. Дождь усилился, небо заволокло беспросветно. В ближайших домах люди не жили – заборы упали, огороды заросли бурьяном, фундаменты просели, под порогами колосились нетоптанные сорняки.
– Как достали меня эти хляби... – бурчал Крюгер, задирая голенища. У всех хватило ума захватить сапоги и водонепроницаемые накидки.
– Твой стукач из ума выжил, – ворчала Янка. – Ты уж проведи с ним воспитательную работу. Нельзя же быть таким пугливым.
– Лучше храбрым и мертвым, – хохотнул Венька. – Ладно, пошли, мокрая рота. Чего не командуешь, Артем?
Я счел нужным осмотреться. Попридержал своих прытких товарищей и первым пошлепал к болтающейся на соплях калитке. Во дворе развалюхи не было ничего, кроме жухлой травы, костей домашнего животного, сметенных в кучку, и разломанной телеги (такое впечатление, что крушили топором, причем методично). На задворках участка просматривался большой вместимости сарай с покатой крышей. Открытая дверь болталась под порывами ветра.
– Нехороший человек здесь жил, – просветил Крюгер, выдирая сапог из ямы с жижей. – Убийца жены и грудного ребенка. Долго сидел, а когда освободился и приехал в родное село, получил развалюху на выселках. Долго не протянул – с ума сошел, по деревне с обрезом бегал, сельчане его и пристрелили. С той поры никто сюда не ходит; имеется мнение, будто в доме проживают злые духи, которые только и ждут, чтобы на кого-нибудь напасть.
– Замечательно, – восхитился Венька. – И какого же хрена ты нас сюда привел, дяденька? Считаешь, что если мы народ неверующий, то не боимся злых духов?
– Так духи в доме, – ухмыльнулся Крюгер. – А в дом мы не пойдем, дурных нема. В сарае базлать будем, мы всегда там со Стукановским базлаем...
Но злые духи облюбовали не только дом, но и сарай. Бравые опера увязли в бурьяне и теперь делали все возможное, чтобы отсрочить вторжение в сарай. Злая аура окружала надворное строение. Крюгер срочно вспомнил, что у него в пятке гематома и надо ее вдумчиво почесать. У Янки проснулось несварение в аппендиците, Венька притормозил и начал проверять наличие боеприпасов в обойме. Мне тоже захотелось развернуться и пойти обратно. До болтающейся двери уже рукой подать. Порыв ветра – хлопнула дверь и больше не открылась. Доходчивый намек... Я стиснул рукоятку, прижался спиной к шершавому дощанику. Сердцем чувствовал – напрасно мы сюда приперлись...
– Стукановский, выходи, подлый трус! – рявкнул Крюгер, нерешительно отступая от двери.
– Странно сие, коллеги, – пробормотал Венька, присаживаясь на корточки и жестом предлагая Янке проделать то же самое. Янка сорвала с головы капюшон, отбросила волосы, провела кончиком языка по верхней губе – в глазах одновременно что-то блеснуло. А ведь чертовски эротично, недоуменно отметил я.
Стукановский не спешил. Странное предчувствие охватило всех. Оттого и дожили до сегодняшнего дня, что умели расшифровывать сигналы из подсознания...