Я не Ким Тэхен

Леннон Анастасия

Воспоминания режут голову изнутри. Я пытаюсь занимать себя искусством, но все напоминает мне о Джейн. В каждой строчке, каждом мазке красок, каждой взятой ноте я вижу и слышу ее. Нас связывает нечто невидимое, но очень прочное — что-то, что невозможно разрезать ножницами событий. Хоть руками, хоть зубами — рви, но ничего не выйдет. Джейн стала частью меня, она забралась ко мне под кожу и слилась воедино с моей кровью, пуская в нее свой сладкий яд, но этот яд не убивал — он лишь медленно мучил.

Интересно, придет ли на суд моя мама с сестрой? Захотят ли они увидеть, как их сына с позором осуждают, как на него сыплются одно за другим страшные обвинения, как ему выносят приговор, как на него надевают наручники и в сопровождении охраны выводят из зала, чтобы перевести в тюрьму, где его посадят за решетку? На ветвях моего разума разместились, как большие вороны, противоречия: я мог бы притвориться больным,

показать, что лечение бесполезно, что я все такой же распавшийся Тэхен, но жизнь, разломанная на кусочки, ничем не лучше тюремной жизни. Намджун, Сокджин, Юнги, Хосок, Чимин, Чонгук… Я помню каждого. Их воспоминания, чувства, таланты и взгляды на мир уместились во мне, заполняя меня изнутри до краев. Я полноценный, я живой, и я хочу оставаться таким даже в стенах тюрьмы. Быть может, то, что я перенял от опасного Юнги, поможет мне выжить среди заключенных? Но я ведь не Юнги — я всего лишь его малая часть. Во мне также живет маленький Чонгук и мягкий Намджун, не переносящий физических расправ. От этого становится страшно, но я обязательно справлюсь. Если я прошел через все ужасы детства и юности, то и через это найду силы пройти.

Доктор Харпер изредка навещает меня, но на вопросы о Джейн ничего не отвечает. Он профессионально переводит темы, витиевато разбрасываясь словами, как самый настоящий политик, и упорно делает вид, что не слышит меня. Однажды я не выдержал и схватил его за халат, требуя объяснений, и тогда Уильям с понурым лицом сказал, что Джейн выписали. «Это ничего», — произнес я дрогнувшим голосом. — «Мы ведь сможем встретиться потом, после выписки, и жить вместе… Только вряд ли она дождется меня, она даже не знает о том, что мне грозит». Я начал нести полную чепуху, когда доктор отцепил мои окаменевшие руки от себя, сел на пол и, схватившись за голову, наконец осознал, что это конец. Уильям ушел, с ним ушла и надежда, которая все это время придавала мне сил. Я так и не рассказал Джейн о тюрьме, а она, не знающая всей ситуации, уехала, оставив меня одного погибать от одиночества и провальных попыток все наладить. Я больше никогда ее не увижу, не прикоснусь к ней, не вдохну запаха ее шелковых волос, не возьму за руку, не поцелую и не спрячу в своих горячих объятиях. Я остался совсем один в этом мире, который снова и снова ломает меня пополам. От нахлынувшего отчаяния, смешанного с кипящей злостью, я стал метаться по комнате и крушить все, что попадалось мне на глаза. Удушающая несправедливость схватила меня за горло и крепко его стиснула, заставляя меня задыхаться и терять сознание, но я смог выстоять. Когда на шум примчались санитары, я уже спокойно сидел на полу, глядя в одну точку, обнимал себя руками и не позволял чертовым слезам скатиться по моим щекам. Я не заплачу, нет, я стойко перенесу этот удар, как всегда переносил предыдущие. Все равно эти отношения не принесли бы нам счастья. Они изначально были обречены, как и мы с Джейн, у них не было будущего. Я лишь жалко тер в руках черный уголек в попытке превратить его в согревающий огонь, и сейчас этот уголек рассыпался на маленькие крошки, теряясь у меня под ногами. Я стал слишком сентиментальным. Любовь расплавила меня, превратила в мягкий кусочек пластилина, и я понял, что лучше быть непробиваемой глыбой, булыжником, валяющимся где-то на пустынной дороге. Тебя будут пинать, по тебе будут колотить капли дождя, тебя будет обжигать палящее солнце, но тебе будет все равно, ведь ты ничего не будешь чувствовать. Как же мне хотелось погрузиться в мир без чувств, где отсутствовала боль…

Все произошло слишком быстро и слишком неожиданно. Так и бывает в реальной жизни: она не дает тебе вспыхивающих намеков, не подводит плавно за руку к алеющему финалу, чтобы ты успел подготовиться и настроить себя на плачевный исход, — она просто бьет тебя в лицо суровой правдой, ставя перед фактом, и ты, обнаженный, безоружный и сконфуженный, смотришь ей в глаза и смиренно глотаешь острые усмешки. Мелодрамы и романы учат нас совершенно не тому, превращая людей в жалких мечтателей, псевдогероев выдуманных историй. Жизнь — вот лучший учитель, вот у кого надо набираться опыта. Берет дорого, зато толково объясняет.

Я поймал себя на страшной мысли, когда принимал ванну: из кармана банного халата, висящего на крючке, торчал махровый длинный пояс. Взяв его в руки, я сел на закрытый унитаз, огляделся, ища подходящее место, чтобы свершить то, о чем регулярно думал, когда был ребенком. Я пытался обмануть самого себя, делая вид, что просто оцениваю ванную комнату без задних мыслей, но когда в дверь постучали и попросили поторопиться, я с ужасом в глазах отбросил потенциальную удавку, вскочил на ноги и, схватив вещи, выбежал прочь. Очень просто покончить с собой — гораздо труднее выстоять, найти в себе силы жить дальше, поднимаясь вновь и вновь, чтобы не дать прогнившим червям смерти сожрать тебя без остатка. Самоубийцы всегда казались мне эгоистами. Они не думали о своей семье, о друзьях и любимых. Ты ушел, а они остались, остались жить без тебя, поглощаемые

болью и страданиями. Вряд ли бы по мне кто-то тосковал. Я даже не надеялся на то, что родная мать стала бы меня оплакивать. Она стыдилась, она злилась и не хотела меня видеть. Думаю, она почувствовала бы неправильное для матери облегчение, примени я тот пояс от халата, но я не предоставлю ей такого удовольствия. Я буду жить, падать и снова подниматься всем назло. Я докажу самому себе, что во мне еще остались силы, которые я обязательно приумножу.

От осознания, что Джейн навсегда ушла из моей жизни, я едва не лишился последней капли светлого рассудка в своей голове. Все мои картины превратились в непонятные черные кляксы, напоминавшие то ли паутину, то ли комок спутанных веревок, стихи больше напоминали записки сумасшедшего, мечтающего о суициде, а игра на трубе отдавала тоскливой какофонией. К хорошему быстро привыкаешь, а когда у тебя отбирают это хорошее, душа вянет, как чахлое растение, опускает голову и стыдливо уползает в темный уголок, чтобы скрыться от посторонних глаз. Лучше всего страдать в одиночестве, поэтому я впервые за все это время обрадовался тому, что нахожусь именно в этом корпусе, где меня никто не будет донимать лишними вопросами и где мне позволят спокойно съесть свою порцию боли без навязчивого внимания.

Впереди меня ждали долгие годы тюремного заключения. Говорят, что легче выносить разлуку, когда тебя кто-то ждет. Джейн могла бы ждать меня, но вряд ли… Тем более я был почти уверен, что мне дадут пожизненное. Убийство собственного отца — это не ограбление ларька или украденный кошелек. Это вполне себе серьезный повод для того, чтобы засадить человека до конца его бренных дней. Что я мог унести с собой за решетку, кроме воспоминаний? Хотелось бы заставить свой мозг работать так, чтобы он воспроизводил исключительно приятные моменты прожитого прошлого, но память устроена иначе: ты помнишь все, особенно то, что отчаянно пытаешься забыть.

Доктор Харпер долго не навещал меня после нашей последней встречи, когда он сообщил мне, что Джейн выписали. Интересно, почему она не передала мне никакой записки? О таких новостях надо предупреждать, особенно тем людям, которые тебя любят и хотят построить с тобой будущее, даже если оно и фантомное. Я стоял на краю высокой горы, с которой меня вот-вот сбросят в бурлящий океан неизвестности. Меня ждали острые подводные камни, хищные рыбы, ядовитые растения и бесконечные штормы. Волны будут швырять мое тело о скалы, точить его, пока я не стану безвольным и равнодушным к происходящему. Я помнил те дни, когда мы сидели в изоляторе, затем в тюрьме. Это было всего лишь несколько дней, а мы уже настрадались, так что же будет, когда мне вынесут окончательный приговор, наденут форму и посадят к паре заключенных, которые наверняка отыграются на мне, как на новичке, по полной программе? От подобных мыслей на моей коже выступали мурашки, а по спине туда-сюда бегал волнующий холодок. Оставалось совсем немного, и паника выпускала острые когти, чтобы вонзиться ими в мою плоть.

Все же мне удалось найти нормального собеседника среди молчаливого театра теней. Им оказался пожилой мужчина по имени Кристоф Гюнтер. Он был немцем, давно иммигрировавшим в штаты. В обед мы разговаривали о литературе, политике и истории, а по вечерам играли в шахматы. У него было раздвоение личности: второй личностью был некий Джонни — неунывающий весельчак и проныра. Из-за него Кристоф регулярно попадал в неприятности, и именно в этой клинике ему помогли избавиться от сего недуга. Я, в свою очередь, тоже открылся Кристофу и рассказал о своей болезни. Рассказал о каждой личности, о том, как меня лечили. Рассказал о Джейн. «Я понимаю, каково осознавать, что больше никогда не увидишь свою любовь», — сказал Кристоф. — «Я вдовец. Моя жена погибла по вине пьяного полицейского, который сбил ее на машине. Поэтому во мне и родился этот Джонни, чтобы я окончательно не сошел с ума от боли и грусти». Я в очередной раз убедился, что мозг человека та еще неизученная загадка… Наш организм заботится о нас с поразительным рвением, желая защитить нас всевозможными путями, даже если эти пути приводят нас совсем не туда, где бы мы хотели оказаться. Я, как и многие другие пациенты, оказались здесь, в стенах лечебницы для душевнобольных. Временами забота может навредить, поэтому стоит сто раз подумать, прежде чем оказывать услуги, о которых вас не просили.

С уходом Джейн из моей жизни и надвигающейся волне опасности в виде правоохранительных органов с решеткой в руках мне стали регулярно сниться кошмары. Я просыпался в холодном поту, кричал во сне, возился на кровати и иногда даже падал на пол, зарабатывая очередной синяк или шишку. Пришлось прибегнуть к помощи местных врачей, попросив у них успокоительное и снотворное. Каждую ночь перед сном я разглядывал бело-желтые пилюли и красные капсулы, вертя их в ладонях, и боролся с искушением «случайно» заглотить лишнюю порцию, но страх брал надо мной власть, заставляя выпить столько, сколько нужно, и смиренно лечь в кровать.