Я не знаю собственное я
Шрифт:
С Глебом мы почти молча дошли до моего дома. Мне многое хотелось у него спросить, но разговор как-то не клеился. Я чувствовала неловкость за прошлое, а быть может, просто боялась этого нового незнакомого мне Глеба, над которым больше не пошутить… И да, я совершенно не понимала цели его визита, и это тоже придавало чувство нервозности!
Возле крыльца дома я тихо произнесла:
– Ты очень изменился, Глеб…
Мужчина смотрел мне в глаза, а я никак не могла понять, что несет в себе его взгляд,
– Да, изменился. Романтика и прочая ерунда вылетела у меня из головы еще в первые месяцы службы в Сирии. У меня был выбор: либо свихнуться и погибнуть, либо принять суровые законы войны. Слабонервные, дохленькие и добренькие – гибли первыми. А мне хотелось вернуться.
Немного помолчав и посмотрев куда-то в землю, Глеб уставился на меня пронзительным взглядом холодных зелёных глаз и добавил:
– Мне ещё хотелось… увидеть тебя.
От этих слов и странного пугающего взгляда у меня резко перехватило дыхание. Сердце сжалось в тиски.
Повисло минутное молчание.
Я в мгновенном порыве прикоснулась ладонью к его груди, тут же ощутив горячий каменный торс. Я хотела было что-то сказать, возможно, невнятное, но властная и сильная рука перехватила мою кисть, и я застыла в оцепенении.
– Не надо, – вдруг жестко сказал он.
– Глеб, прости меня… – сорвалось с моих губ.
– И этого тоже не надо, – мужчина покачал головой.
– Ты знаешь, тогда я… – мне хотелось оправдаться, но Глеб оборвал мою реплику.
– Мне не нужны объяснения.
– Почему ты вернулся? – я наконец задала волнующий меня вопрос.
– Моя мать вчера скончалась. Неужели ты не знаешь?
Только сейчас я вспомнила, что вчера вечером отчим обмолвился, что тётя Люся, болевшая какой-то непонятной хворью, наконец отмучилась, отправившись к праотцам. Но я так была погружена в мысли о предстоящей поездке в Москву, что безразлично пропустила эту новость мимо ушей.
Почувствовав безумную неловкость, я опустила вниз глаза.
– Извини… Я соболезную…
– Не стоит, – резко перебил меня он. – А ты нисколько не изменилась, Настя, – мужчина вдруг усмехнулся. – Всё такая же безразличная ко всем людям, кроме себя.
Я залилась алой краской, но тут же взяла себя в руки и жестко произнесла:
– Люди умирают каждый день. Твоя мать не была мне близка. С чего мне по ней горевать? – но осекшись, я сжала губы и тут же добавила, – Извини…
Глеб еще раз усмехнулся.
Я немного помолчала, смотря куда-то в землю. Но подумав о том, что мать Глеба скончалась только вчера, а он уже был в деревне ранним утром, я с удивлением спросила:
– А как ты так быстро приехал?
– Почувствовал, – немного помолчав, Глеб пояснил, – Война – это пограничное место между страной живых и мертвых. И со временем ты начинаешь чувствовать смерть… что свою, что
– Глеб… – я хотела было что-то сказать, но мужчина вновь не дал мне этого сделать.
– До встречи… Настя, – попрощался он, но его последние слова почему-то прозвучали как угроза.
Глеб ушел.
Я вдруг села на ступеньки, чувствуя, как опять сжимается сердце и перебивает дыхание. Какое-то нехорошее предчувствие закралось в душу.
Тяжело вздохнув, я достала из-под полы спрятанную сигарету. Всмотревшись вдаль стеклянным взглядом, я погрузилась в воспоминания двухлетней давности…
***
Двумя годами ранее…
А вот и он – мой утренний поклонник… Хотя почему утренний? Глеб был моим постоянным и самым преданным поклонником без временных ограничений.
И этот парень был единственным, кто не обходил меня стороной…
Влюбленный с раннего детства, он таскался за мной по всей деревне с полевыми цветочками. Глебу было плевать на запреты родной матери, которая за спиной, а бывало, и в лицо называла меня оборванкой и дочерью шлюхи. Меня это безумно бесило, и в отместку я подбивала Глеба на разного рода приключения. Мы ходили по опасным болотистым местам, уходили далеко в лес с ночёвкой и даже вместе пробовали курить. Но несмотря на столь странную дружбу, моё сердце оставалось ледяным и недоступным.
Юношеский возраст и разбушевавшиеся гормоны давали о себе знать, и параллельно Глеб клеил других деревенских девчат, которые отличались большей сговорчивостью, чем я. Иногда во мне просыпалась жгучая ревность, но я давила её в себе, осознавая, что это всего лишь чувство собственничества. Ведь мне не нужен был Глеб… По крайней мере, я себя в этом убеждала.
Конечно, для деревенского парня он был очень даже ничего… И я признавалась себе в том, что в его зелёных глазах есть какой-то особый магнетизм. И черт возьми, было бы глупо отрицать, что я иногда заглядывалась на его прокаченный торс, широкие плечи и лучезарную улыбку!
Но чем больше я обнаруживала к нему свой интерес, тем сильнее мне хотелось его оттолкнуть, обесценить и послать ко всем чертям.
Какой-то странный, неведомый страх заставлял меня быть колкой, как ёрш, и обороняться так, словно на меня нападали. Казалось, если сделаю шаг навстречу Глебу – потеряю себя и растворюсь в неведомых мне чувствах…
А этого я допустить не могла.
Да и вообще… на черта мне сдался этот деревенский мальчишка?
Ко всем своим так называемым землякам я испытывала лёгкое нескрываемое чувство отвращения.