Я никогда не обещала тебе сад из роз

Гринберг Джоанн

– Все мои партнеры по танцам будут содрогаться от его вида.

– Не исключаю, что ты еще будешь бегать на танцы, что твоя жизнь в большом мире продолжится. Но сейчас ты понимаешь, правда ведь, что у тебя большие неприятности? Расскажи мне, только честно, что подтолкнуло тебя к такому поступку.

Дебора не уловила ни ужаса, ни насмешки, ни одной из сотни чуждых реакций, какие всегда возникали у окружающих при соприкосновении с ее трудностями. Доктор вела стопроцентно серьезную беседу. И Дебора принялась рассказывать ей про Ир.

Одно время – сейчас даже странно об этом вспоминать – ирские боги были ей добрыми союзниками,

тайными, царственными компаньонами в ее одиночестве. В летнем лагере, где все ее ненавидели, в школе, где из-за своих странностей она с годами все более отдалялась от остальных. И по мере того, как углублялось одиночество, Ир для нее ширился. Боги сохраняли веселость, эти золотые персонажи, с которыми она встречалась негласно, как с ангелами-хранителями. Но что-то изменилось, и Ир, прежде средоточие красоты и заступничества, превратился в источник страха и боли. Мало-помалу Дебора научилась смягчать его и утихомиривать, разворачиваться от его имперской яркости и утешительности к тюрьме самых темных его углов. В пиковые дни календаря она возносилась к высотам божественно-царственной элиты, а в дни рекордного минимума оказывалась униженной и несчастной. А теперь ей приходилось еще сносить головокружительные перемены между мирами, терпеть ненависть ирского мира, звучавшую в протяжной ругани Синклита, подчиняться и прислуживать Цензору, отвечавшему за то, чтобы тайные семена ирского мира не унесло на Землю, где из них расцветет безумие, при виде которого в ужасе отшатнется мир земной. Цензор сделался тираном обоих миров. Некогда ее заступник, он ополчился против нее. Не что иное, как сама его жестокость стала в ее понимании доказательством реальности Ира, уподобившегося миру земному с его лживыми обещаниями, с его преимуществами и привилегиями, в конечном счете сводившимися к злобе и мукам. Безмятежность обернулась нуждой, нужда – принуждением, принуждение – повсеместной тиранией.

– Там есть собственный язык? – уточнила доктор, вспоминая заманчивые слова и наступающую после них отрешенность.

– Да, – подтвердила Дебора. – Язык – секретный, но я иногда прибегаю к заградительному языку, с виду напоминающему латынь: это на самом деле ширма, обманка.

– А почему нельзя все время пускать в ход настоящий язык?

– Да это же все равно что подзаряжать светлячка вспышками молний.

Вопрос прозвучал столь нелепо, что Дебора посмеялась.

– Тем не менее английским ты владеешь мастерски.

– Английский нужен для земного мира, чтобы испытывать разочарование и вызывать к себе ненависть. А ирский – чтобы высказывать то, что необходимо высказать.

– А картинки ты рисуешь на каком языке… то есть для размышлений тебе служит английский или эрский?

– Ирский.

– Прошу прощения, – сказала доктор. – Наверное, мне просто немного завидно, что у тебя есть собственный язык для общения с собой, но не с нами, простыми смертными.

– Для магии я пользуюсь обоими языками, – сказала Дебора; она не упустила из виду ни докторскую угрозу, ни притязания на общение.

– Наше время истекло, – мягко объявила доктор. – Молодец, что рассказала мне про свой тайный мир. Передай этим богам, и Синклиту, и Цензору, что им меня не запугать и что помешать нашей с тобой работе они бессильны.

Первая тайна приоткрылась, но далек еще был тот день, когда Дебора и санитарка прошли сквозь нее в больницу.

Ни молнии, ни рыка из Ира. За ней заперлась последняя дверь палаты, и началась раздача обеда. Медсестры в отделении сменились, и новенькая принялась раздавать алюминиевые ложки вместо деревянных. Двух не хватило. Поиски нагнетались, и Дорис, новенькая больная, засмеялась.

– Тихо! А ну, тихо, все!

Для Деборы этот окрик стал до поры до времени последними отчетливыми английскими словами; время свернулось в складку.

Заведующий четвертым отделением спрашивал: «Что ты сейчас испытываешь?» – и Деборе стоило огромных усилий отвечать, поэтому она руками изобразила качку. Она почти ничего не видела.

– Вид у тебя испуганный, – отметил он.

Качка тоже зашумела. Через некоторое время сквозь нее вновь пробился голос:

– Тебе известно, что такое холодное обертывание? Я скажу, чтобы приготовили. Поначалу слегка неуютно, зато потом успокоишься. Не волнуйся, больно не будет.

Остерегайся этих слов… это все те же слова. За ними следует обман, а там и… Толчок опухоли заставил ее скорчиться на полу. Жилка ужаса лопнула, и наступила тьма, неподвластная даже Иру.

Через некоторое время сознание вернулось, но притупленное. Дебора почувствовала, что лежит голышом на койке, на влажной ледяной простыне. Другая такая же простыня была наброшена сверху и туго затянута. Все те же ограничения, стяжки, удушение, вдавливание в койку. Окончания того, что с ней творили, Дебора не дождалась…

Немного позже Дебора вышла из Жерла, и все ее ощущения были прозрачны, как утро. Все еще туго запеленутая, она согрела простыни жаром своего тела, и они достигли температуры ее сил. Вся душевная боль, вся борьба ушла на то, чтобы согреть этот кокон; от жары она ослабела. Дебора слегка повернула голову набок и в изнеможении застыла. Другие части тела не двигались.

Прошло еще немного времени; кто-то вошел.

– Как самочувствие?

– Ну… – В ее голосе звучало удивление. – Долго я здесь провалялась?

– Часа три с половиной. По норме положено четыре часа, и, если ты в порядке, мы тебя через полчаса отпустим.

Незнакомец вышел. От вынужденной неподвижности у нее заныли все суставы, но ее окружала реальность. Как ни странно, ей удалось без мучений подняться из глубин.

Казалось, санитарки не приходили очень долго. Пока ее высвобождали, она изучала конструкцию своего кокона. Под шеей лежал пузырь со льдом, в ногах – грелка. Система пут состояла из простыней – получилось подобие мумии. Поверх простыней все тело – грудь, живот, колени – туго стягивали три холщовые ленты, широкие и длинные, пропущенные под сеткой кровати. Четвертой лентой, которая крепилась за прутья в изножье, были связаны лодыжки. Большие простыни плотно облегали туловище, из них три были замотаны внахлест, как мокрые белые листья, а одна, внутренняя, фиксировала руки.

Когда Дебора встала, она почувствовала слабость и едва переставляла ноги, но ее мирское «я» окрепло. Полностью одевшись, она вернулась к своей койке, чтобы прилечь. Нетайная несупруга отрекшегося короля Англии проявила сочувствие.

– Бедненькая шлюшка, – сказала она. – Я видела, как тебя покарали за отказ переспать с этим лекарем! Тебя связали, да так, что ты не могла пошевелиться, а потом явился он и совершил над тобой насилие.

– Вот счастье-то привалило, – язвительно отозвалась Дебора.