Я охочусь на убийц

Лига Барри

И все это ему пригодилось потом, когда наступило его время. Внезапно он стал востребованным как «местный специалист». Его физиономия без конца маячила то на Си-эн-эн, то на канале «Фокс ньюс», да и на других основных каналах тоже. Несколько месяцев подряд по телевизору постоянно показывали Билли Дента, а вслед за ним, разумеется, тут же появлялся и Дуг Уэтерс.

Дуг, помимо этого, сделал несколько фотоснимков Джаза и тоже довольно успешно разместил их сначала в газетах, а затем и на телевидении. Джаз сознавал, что есть люди, которых он ненавидел сильнее, чем этого типа, но их список был весьма

коротким. Теперь ему захотелось поскорее смыться из кафе. Во всяком случае, быстрее, чем Уэтерс успеет…

Поздно. Слишком поздно. Уэтерс повернулся на своем табурете и тут же выхватил взглядом Джаза и Хоуви. Его тусклые серовато-коричневатые глаза (о каких обычно говорят — мышиного цвета) округлились, и он тут же направился к мальчикам.

— Только этого не хватало…

— Привет, Джаспер, — с фальшивой радостью поприветствовал ребят журналист и тут же схватил стул из-за соседнего столика, чтобы составить приятелям компанию. — Надо же, какая встреча! Не ожидал…

— Вот уж действительно, какой сюрприз! — недовольно прорычал Хоуви. — По-моему, каждому дураку известно, что мы пьем здесь кофе перед школой каждый божий день. И долго вам пришлось за нами охотиться?

Уэтерс только ухмыльнулся. Ему было уже под сорок, он был явно немолод, достаточно потрепан, а улыбка на его лице становилась невеселой даже при отличном настроении. День выдался теплый и солнечный, но Дуг все равно облачился в длинное пальто из плотной ткани, потому что слышал где-то, что настоящие репортеры одеваются только так.

— Салют, Герстен, если тебе тоже захотелось славы, то могу устроить. Тебе нужно только убедить Джаспера, чтобы он дал мне эксклюзивное интервью. Мы будем разговаривать с ним с глазу на глаз. Один на один, так сказать. А я потом напишу о тебе отдельную статью, про «лучшего друга, которому тоже пришлось пережить настоящее безумие».

— Ух ты, Джаз! — присвистнул Хоуви, притворившись, что заинтересован предложением журналиста. — Ты только послушай! Про меня целую статью напишут!

— Убирайтесь отсюда, — нахмурился Джаз. — Неужели непонятно? Я уже десять раз просил вас оставить меня в покое.

— Подумай хорошенько, парень. Вдвоем мы могли бы…

— И еще шесть раз отправлял электронные послания с той же просьбой…

— …рассказывать обо всем как бы с твоей личной точки зрения…

— И десять раз посылал длинные письма.

— …это была бы настоящая сенсация, — продолжал трещать Дуг, как будто Джаз ничего и не говорил ему. — Ну послушай, всего одно интервью. А ты, кстати, давно был в тюрьме на свидании с отцом? Это было бы даже еще лучше. Прекрасная обстановка. Я раздобуду хорошего фотографа. И мы отправимся туда все вместе. Одно ма-а-ленькое интервью. Никому никакого вреда, а вот у тебя жизнь изменится кардинальным образом. — В глазах у него запрыгали чертики от предвкушения славы и всеобщего признания.

— Да, я могу изменить вашу жизнь. Вы снова окажетесь в центре внимания. Вам и в самом деле так грустно от того, что больше не приглашают на Си-эн-эн, да?

И снова в глазах журналиста вспыхнул огонек надежды и жажды славы. Уэтерс негромко хихикнул:

— Ну, лично я уверен, что придет время, когда мой талант обязательно понадобится и снова будет оценен. Так обычно

все и происходит. Это своеобразная игра, если хочешь…

— Это совсем не игра, подонок, — прошипел Джаз.

— А если бы и игра, — добавил Хоуви, — то ты бы ее продул всухую.

И они бегом бросились прочь из кафе. Джаз напоследок бросил прощальный взгляд в сторону журналиста. Тот продолжал сидеть на своем месте, глядя вслед мальчишкам одновременно грустно и возбужденно. Дуг успел посмотреть на мир за пределами Лобо, и теперь он всю оставшуюся жизнь был готов из кожи лезть вон, чтобы вернуть себе те добрые старые времена.

Но для этого он вовсе не собирался пресмыкаться перед Джазом.

Где-то на улице залаяла собака. Джаз вспомнил о Расти. Сначала Дуг Уэтерс, теперь еще Расти… Он понял, что сегодняшний день не сулит ему никаких благоприятных прогнозов.

И действительно, уроки казались бесконечными, как настоящая пытка.

Больше всего Джазу хотелось убежать отсюда в поле. Ведь с каждым часом, даже с каждой минутой поле неумолимо возвращалось в свое прежнее состояние, и все улики постепенно стирались, исчезали навсегда. И если бы только Хоуви не перенервничал так прошлой ночью…

Но что толку рассуждать обо всем этом сейчас? Джазу только хотелось уйти из школы, чтобы побродить по полю, и в идеале это должно было произойти перед самым рассветом. Поле нужно увидеть таким, каким его видел убийца.

Но время тянулось на удивление медленно, уроки никак не хотели заканчиваться.

Джаз не любил школу, но не по тем же причинам, что основная масса подростков. Ему не нравилась школа из-за того же, из-за чего он терпеть не мог оказываться в толпе людей.

— Дело вот в чем, — как-то раз решил он объяснить свою точку зрения Конни, — вот если кто-то подарит тебе розу, ты же будешь просто счастлива, да?

Они сидели в джипе Джаза возле ближайшего к ее дому парка. Конни изобразила на лице смущение и потянулась к перчаточному отделению прямо с заднего сиденья.

— Но здесь нет никакой розы. Значит, и счастья тоже нет.

— Ну подожди, — отмахнулся Джаз. — Вот теперь ты представь, что тебе кто-то дарит сразу десять тысяч роз.

— Что-то очень уж их много, — отреагировала Конни. — По-моему, это уже чересчур.

— Вот именно. Слишком много. И более того, каждая отдельная роза уже не становится такой индивидуальной и особенной, какой была прежде, верно? Трудно выбрать одну-единственную и сказать: «Вот эта — хорошая». И тебе хочется избавиться от всех цветов, потому что теперь ни одна из роз не кажется тебе особенной.

Конни прищурилась:

— Не хочешь ли ты сказать, что когда находишься в школе, тебе хочется избавиться сразу от всех окружающих?

Нет, это было совсем не то. И Джазу очень хотелось объяснить ей все правильно. Дело не в желании убивать людей. Просто когда их очень уж много, разве не начинает казаться, что они… ну… не являются такими уж единственными и неповторимыми. Если учесть, что в средней городской школе Лобо учится полторы тысячи детей, ну кто заметит, если несколько человек исчезнет? И чем больше людей окружает его, тем больше они теряют свою индивидуальность, становятся какими-то безликими.