Я ? осёл, на котором Господин мой въехал в Иерусалим
Шрифт:
Люди повернулись в нашу сторону, молча наблюдая, как священник с левитом пытаются повесить мне на спину два кувшина, связанных одной веревкой.
– На счет «три», – сказал левит. – Раз, два, три…
Служители медленно подняли кувшины и так же медленно подошли ко мне.
– Тихо, тихо, – уговаривали они меня, – вот так, хорошо, опускай!
Волосатая тварь коснулась моего хребта, а толстые глиняные клешни охватили меня с двух сторон, сдавив ребра. Я взвыл, огласив окрестности безумным ревом: «Иаааа!!!». Истошный крик заставил талмида отпустить мои уши и прыгнуть в сторону.
Почувствовав свободу, я кинулся со двора, не разбирая дороги. Волосатое чудовище
– Муад56, – орал коэн, считая, что ему должны оплатить убыток полностью.
– Там, – вопил левит, считая, что надо оплатить только половину.
Но я знал, что не виновен и платить никто не будет.
Глава 2. Слепой сотник
…ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.
Евангелие от Матфея, 7:2
Лонгин, прищурив глаза, обвел взглядом окрестные горы: они парили. Солнце неумолимо припекало, вытапливая из камней ночную прохладу. В глубоких расщелинах еще висел туман. Несмотря на раннее утро, покрытые красноватым налетом, отроги Иудейских гор, представляли собой раскаленную сковороду, не давая шансов ни одному растению закрепиться на горных склонах: только голые скалы, изрезанные уступами, составляли основу этого мрачного ландшафта.
Сотник родился в Каппадокии – римской провинции, что лежала в четырех тысячах стадий на север от Палестины. Эллин по крови, волею случая попавшим в римскую армию, и за тридцать лет дослужившимся до центуриона. Несмотря на возраст —, а было ему за сорок – он отличался подвижностью и крепко сбитой фигурой. Невысокого роста, со смуглой кожей и очень выразительными глазами, вечно прищуренными из-за нетерпимости к дневному свету: сотник страдал катарактой57, и яркий свет причинял ему неудобства и душевную боль. Стоило поймать солнечного зайчика, как мир начинал мерцать и двоиться, расплываясь радужными пятнами вокруг факелов, горящих свечей и лампад.
В такие минуты хотелось выть, руки непроизвольно сжимались в кулаки, которыми он начинал тереть глаза – и от этого еще больше разгорались огни, затягивая всё переливающейся пеленой. Только прохладная вода могла снять мерцание, но радужные пятна держались еще несколько дней, до конца не рассасываясь и продолжая занимать до трети видимого пространства.
С какого времени он стал терять зрение, сотник не знал, но его дружок и заместитель Руфус, прозванный Рыжим Галлом, был склонен считать, что с битвы в Тевтобургском лесу58. Именно там Лонгину врезали каменным молотом по голове. Череп не пробили, но шлем смяли так, что гребень перестал существовать, расплющившись по всей поверхности. Шлем восстановлению не подлежал, и его пришлось выбросить, а копейщик Лонгин три дня пролежал в лагере без сознания. Тогда ему было девятнадцать лет, и, оклемавшись, он еще долго тёр глаза, пытаясь избавиться от неприятной рези. С тех пор утекло много воды и столько же было пролито крови. Резь прошла, но с каждым годом он видел всё хуже и хуже.
Не вставая с войлочной подстилки, Лонгин расстегнул
– Чтобы не нагрелся, – сказал сотник, когда рыжий недоуменно окинул его взглядом. Галл кивнул и промолчал, хрустя высохшей травяной былинкой. Зная о болезни командира, он не сводил взгляда с ущелья.
Два эскадрона из сотни Лонгина второй день стояли у Тухлого ручья, поджидая идущий из Масада караван, который должен был послужить наживкой. Три месяца центурион и его люди гонялись за разбойниками, грабившими купцов, паломников и путников в этих местах.
И, кажется, удача им улыбнулась.
Пять дней назад сотник послал двух прозелитов60 в Хеврон, чтобы они на постоялом дворе, напившись вина, рассказали, что перед праздничной неделей жители идумейских городов пошлют собранные общиной сикли в Иерусалим – как пасхальную жертву. Захмелев, один из подосланных поманил слушателей к себе, подмигнул человеку с обезображенным шрамом лицом и, понизив голос, сказал:
– Хорошо было бы эти денежки прибрать к рукам – так сказать, сделать им теруму61, – прозелит хохотнул и, оттолкнувшись от стола, свалился с лавки на грязный заплеванный пол, изображая из себя мертвецки пьяного, как того и требовал Лонгин. А его товарищ, сидевший в темном углу, дождался, когда человек со шрамом выйдет на улицу, и пошел за ним. Была темная ночь, страх сковал сердце шпиона, но и того, что он узнал, хватило сотнику, чтобы привести к Тухлому ручью две турмы 2-й когорты VI Железного легиона62.
В иудейской деревне на противоположной стороне хребта затрубили в рог, призывая всех на послеполуденную молитву. Наступал час «Минхи63» – время дневной молитвы у евреев.
– Сейчас затянут: «Адонай, Адонай64», – Руфус вынул пробку из бурдюка и хлебнул теплой болотной воды. Сморщился и протянул Лонгину. Тот отрицательно покачал головой и, приподнявшись на локте, стал смотреть в сторону лагеря.
Пастухи выбрались из шалаша, стоявшего недалеко от римских палаток, повернулись лицом на север, в сторону Иерусалима, и запели Амиду65.
Заскучав, Руфус разровнял ладонью мелкие камешки, воткнул между них сухую былинку и очертил пальцем вокруг этой конструкции. Тень короткой полоской легла на землю, указывая на то, что после полудня прошло около часа.
– Можно не проверять, часы у них – вот здесь, – сотник постучал себе по голове.
Один из евреев сильным, поставленным голосом вскричал: «Господи! отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою66.». Остальные подхватили – и по долине понеслось: «Благословен Ты, Господи, Боже наш, Бог предков наших, Авраама, Исаака и Иакова, Бог великий, всесильный и грозный, Бог всевышний, творящий благодеяния, владеющий всем, помнящий заслуги предков и посылающий спасителя их потомкам67». Лонгин нахмурился: не хватало еще, чтобы разбойники открыли их стоянку. Махнул вестовому, лежавшему недалеко от них, подзывая к себе.