Я — особо опасный преступник

Тимофеев Лев

Она. Как же я тебя ненавижу, демагог проклятый.

Он. Правильно. Такая жизнь не дает и не может дать человеку удовлетворения. Ты злишься и срываешь зло на мне, на дочерях… Я тебе вот что хотел сказать: ты перестань срывать злобу на ребенке. Ты зачем каждый день лупишь Дашку?

Она. Заткни свое поганое хайло! Это не твое собачье дело…

Он. Нет, мое. Девочка ходит постоянно в слезах… Я тебя предупреждаю, если ты при мне еще хоть раз до нее пальцем дотронешься…

Она. Замолчи, подонок! Пророк вонючий… Пожалел, а?! Кто устроил всю эту жизнь? Пожалел, скотина… Так же ты и меня в постели жалеешь, насильник поганый. Мне с тобой

спать все равно, что в помойку лазить.

Он (явно напуган). Что это, дружок, с тобой… Ты успокойся…

Она. Отпусти мои руки.

Он. Я не позволю тебе драться.

Она (плюет ему в лицо). Мерзость, мерзость…

Он. До чего же ты все-таки ничтожество. Тебе надо постоянно топтать всех вокруг — только тогда ты чувствуешь себя человеком.

Она. Да, я ничтожество… Это ты меня сделал ничтожеством… Пусти, насильник, пусти, животное… Теперь растяни меня здесь и насилуй — это на тебя похоже… Ну, пусти, я успокоилась… Ты видишь, я спокойна. Пусти, мне больно.

Он. Я не хочу находиться с тобой в одном помещении. (Уходит.)

Она. Иди, иди, и пусть они тебя прикончат в парадном!

Конец первого действия

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Через два часа.

Он (входит на корточках). Ку-ку.

Она. Как ты меня напугал!

Он. Давай помиримся… ладно тебе, я виноват… Мир, а?.. Дождь кончился, воздух свежий и какой-то тонкий аромат — где-то что-то цветет, не знаю, где и что… Открой окно, почувствуешь… Будем вместе переживать мое ничтожество.

Она. Не вяжись… С какой стати я должна прощать твои мерзкие выходки? Тебе хорошо, ты погулял в скверике, подышал воздухом и успокоился… И хорошо. И сиди себе. А ко мне не лезь.

Он. Я ходил и думал, как это мы оказались у такой черты? Не понимаю. Разве жизнь не могла сложиться иначе? Надо сесть и подумать.

Она. Тебе делать нечего — вот и подумай… Ты унес сигареты.

Он. Увы, ты все выкурила — там было всего две или три, я выбросил пачку… Хочешь, я пойду разбужу соседей или на улице у кого-нибудь стрельну?

Она. Сиди, у меня остался большой чинарик и два коротких в пепельнице.

Он. Прекрасная мысль: небольшая уборка… Люблю работать в полночь. {Включает радио.)

Звучит тихая музыка.

А знаешь, что делают эти, в машине? Они пьют и тискают свою девку. А может быть, и вовсе разложили ее на заднем сиденье.

Она. Ой, да перестань!

Он. Нет, правда. Ты ничего не понимаешь, ты идеалистка. Я же слышал, я проходил мимо и слышал, женский голос сказал: «Дайте мне пива — запить». А когда шел обратно, там была какая-то возня и та же дама произнесла очень томно: «Саня, ты дьявол…» Понятно? Убедилась? Это не за нами.

Она. Да я знаю, что не за нами… Смотреть за ними интересно: детектив. Вот они, легендарные герои ВЧК… Эти не за нами, будут и за нами. Скоробогатова такие же убили — в подъезде бутылкой по голове.

Музыка постепенно затихает. Звучат сигналы точного времени.

Голос диктора: «„Голос Америки" из Вашингтона. Передаем выпуск последних известий…» И тут же включается мощная глушилка.

Она. Выключи, все равно ничего

не услышишь.

Он. Да хоть два слова разобрать… Би-би-си — тоже глухо… Может быть, в мире что-то важное произошло — ишь, как плотно все перекрыли… От этих глушилок попугай на кухне начинает биться в клетке… (Выключает.) Тишина, хорошо… В тишине займемся уборкой?

Она. Занимайся.

Он. Эта тряпка когда-то была моей любимой рубашкой.

Она. Постирай — я поглажу, и носи на здоровье. То, что сейчас на тебе, ничуть не лучше.

Он. Книги, книги… сколько же пыли на книгах. Половину надо загнать… Мои бедные родители всю жизнь покупали, покупали книги — история, социология, философия — хотели, чтобы я был умным, свободным, надеялись, что хоть я пойму что-нибудь в этой нашей жизни — пойму, им расскажу… Я понял. Понял? Я ведь что-то понял?

Она. Понял.

Он. А они умерли… Ну и давай загоним эти книги. Клиент ищет энциклопедию Брокгауза — давай продадим нашу: ну зачем нам восемьдесят шесть томов, а он хорошо заплатит.

Она. Не трогай, пожалуйста, книги. Уж если совсем припрет… Как мне все надоело, я так больше не могу… Когда мы сделаем ремонт? Когда у нас будет десятка — купить шкафчик на кухню? Когда мы выбросим эти зассанные матрасы и купим детям новые кроватки? Что же мы за несчастные люди. Я уже не могу видеть эти тряпки на окнах, засаленные обои, облупленные стены… Ты помнишь, что это за пятно в углу? Здесь лежал твой парализованный папа… три года… он лежал, уткнувшись лбом в стену — это была его любимая поза… А эти брызги на обоях? А эта тахта — протертая, продавленная… Ну, я еще могу понять, почему у нас сейчас нет денег, но почему раньше-то мы были нищими? Мы были нищими и тогда, когда оба работали и зарабатывали не хуже других. Всегда только-только, всегда тянулись, тянулись… Всегда стоишь, высчитываешь перед каждой тряпочкой, перед каждой вещичкой… Почему?.. Живем… Дети — нищие, я — старая, злая, нищая баба.

Он. Да… надо бы включить пылесос — ночь, боюсь разбудить сосеДей. А без пылесоса — не уборка.

Она. Тряпки старые, колготки дырявые выкинуть страшно — вдруг пригодятся. И складываю, и складываю… Психология нищеты — и понимаю, а выкинуть не могу.

Он. Нищета… ты нищая!.. А вокруг? Все тянутся в ниточку: или подрабатывают, или подворовывают, спекулируют, берут взятки… кто как может… Закон социализма: не украдешь — не проживешь.

Она. А мне наплевать. Воровать? Воруй: у тебя дети… Да и воровать не обязательно. Вон Бабьегородский написал пьесу, где старушки молятся на портрет Ленина, — всем театрам велено поставить. А ты что пишешь?

Он. Бабьегородский врет — ты хочешь, чтобы я тоже врал?

Она. Соври, если иначе заработать не можешь.

Он. Старушки! Пожалуйста, у меня в книге те же самые старушки — и тоже на портрет Ленина молятся. Да мы их вместе и видели, этих старушек, — и ты была с нами, помнишь? В той деревне, в очереди за хлебом.

Она. У тебя! У тебя в этом месте реветь от тоски хочется. Я сразу вижу и эту очередь, и лица старух… и запах кислый… А у Петьки очереди нет. Сплошной праздник. Никакой нищеты. Музыка… Так он и получил тысяч десять, а ты что получишь? Лагерный срок? Психушку?.. Когда в прошлом году Петька привел своего сына, мне было так жалко наших замарашек, так стыдно за них, что я готова была их под кровать спрятать… Вошел заграничный принц в таких одеждах… и наши стоят — в платьицах из сиротского приюта…