Я останусь
Шрифт:
А он будто читает мои мысли, усмехается.
— Даже не мечтай, дорогая. Теперь ты – моя.
— Это вряд ли, — злой голос за спиной Федьки заставляет его обернуться, а меня облегченно выдохнуть. Хотя поверить в то, что это правда и соседушка мой стоит в дверях злой до чертиков – очень сложно.
— Слышь, мужик, ты кто?
— Сосед, — невозмутимо отвечает Игорь.
— Ну вот и вали отсюда, сосед, — рычит Федька. — Не видишь, я тут со своей девушкой немного занят.
И снова делает попытку меня поцеловать, но я уворачиваюсь и его губы скользят по моей щеке. Мерзость какая. Я не выдерживаю и зажмуриваюсь. Но в следующее
— Игорь… — зову тихо, когда смотреть на это избиение становится страшно. Он ведь и убить Федьку может. А я не вынесу, если Игоря еще и посадят из-за этого мерзавца.
Игорь опускает руки, смотрит на меня долго, оценивающе. И его взгляд словно спрашивает, что этот гаденыш со мной сделал.
— Все хорошо, — на выдохе, чувствуя, как подгибаются колени.
Игорь коротко кивает, а потом словно щенка, за шкирку поднимает не маленького ростом и габаритами Федьку, и, встряхнув, выставляет за порог.
— Эта женщина – моя, — спокойно проговаривает Игорь. — Еще раз увижу рядом – кастрирую. Усек?
— Ты еще пожалеешь, — сплюнув, огрызается Федька. И я совершенно не узнаю своего друга. Этот человек, дико ухмыляющийся – мне не знаком.
— Еще минуту и я начну жалеть, что ты дышишь.
Больше Федька ничего не говорит, а Игорь захлопывает дверь.
Подходит ко мне, хмурится.
— Я же просил сидеть на кухне и ждать меня, — качает головой. Я, молча, вытираю рукавом платья рот, а потом шагаю ему навстречу, в его объятия. Прижимаюсь, вдыхая его аромат, дерзкий и такой родной, что слезы на глаза наворачиваются. А он впечатывает меня в себя, пятерней зарывается в мои кудри на затылке. — Доброе утро, Марусечка, — ласково шепчет Игорь, как ни в чем не бывало.
— Теперь уж точно, — ему в плечо.
— Ты как? — и губами к виску прижимается.
— Все хорошо. Все очень хорошо, — голову поворачиваю, касаюсь его губ своими. Почувствовать его вкус, стереть воспоминания о Федьке и его губах жгучим поцелуем с тем, кто действительно мне нужен. А соседушка мой только и рад. Поцелуй углубляет, заставляя выпасть из реальности.
Глава 7.
7. Январь.
Я не знаю, что такое любовь. Нет, каждый день видя счастливых родителей – я чувствую их тепло; вижу, как сияют их глаза, когда они разговаривают или просто смотрят друг на друга. В такие минуты каким-то шестым чувством я понимаю - между ними очень сильная связь. И это намного крепче того эфемерного чувства, складывающегося в шесть самых обычных букв, которые ничего не значат.
Я не знаю, что такое любовь. Но я знаю, что есть безумство. Когда плавишься от одного взгляда, когда себя теряешь в его руках. Когда, кажется, дышать не можешь, если его нет рядом. Безумство. Сумасшествие. Но не любовь. Нет, я не знаю, что такое любовь. Зато я знаю, что такое боль. Теперь знаю. По-настоящему.
Она разная. И та детская, когда самая родная, самая близкая мама вдруг оставляет в приюте,
Я смотрю на женщину напротив и задыхаюсь от боли и безысходности. А она улыбается чуть растерянно, что-то говорит, но я не слышу. В ушах гулко бьется пульс. Дрожат руки и ноги совсем ватные.
А она красивая и хрупкая, будто статуэтка. Черные волосы вьются мелким бесом, совсем короткие, и делают ее похожей на девчонку, пожалуй, даже моложе меня. Но я знаю, что ей тридцать два и что она вот уже двенадцать лет замужем, а еще пять прикована к инвалидному креслу. Я знаю, что за эти пять лет она трижды пыталась покончить с собой. Знаю, что каждый раз ее спасал муж.
А еще я знаю ее мужа. Знаю, как он заливисто смеется, запрокидывая голову. Знаю, что он отлично катается на коньках. Что когда-то был летчиком-испытателем. И что ему пришлось бросить любимую профессию. Знаю, что его прадед был военным летчиком и в память о нем он носит его медальон, причудливую серебряную кошку, которая сейчас жжет кожу под тонкой водолазкой.
Я знаю, как он улыбается во сне. И как смешно морщится, когда по утрам его будит такое редкое в это время года солнце. Я знаю, как он пахнет. Как срывается его дыхание от поцелуя. Я знаю каждый шрам, каждую родинку на его теле.
А еще я теперь знаю, что любовь – это дьявольски больно. Почти смертельно.
— Мария, что с вами? — скрипучий женский голос заставляет вздрогнуть. Резко оборачиваюсь. Слишком резко. Немолодая женщина за спиной испуганно отпрядывает. А я тут же натягиваю на лицо фальшивую улыбку.
— Простите, — дрогнувшим голосом. — Просто…вспомнилось.
Женщина, Зоя Васильевна, кивает понимающе. И в ее взгляде сочувствие, от которого становится совсем тошно. Мои извинения она истолковывает по-своему, с высоты собственного горя. Пусть так. Лучше, чем ей действительно понять, о чем я думаю.
А я ведь не поверила. Ни единому Федькиному слову, когда он приперся ко мне два дня назаж извиняться. Ни одной его чертовой фотографии. Не поверила. А он лишь усмехнулся и адрес написал на бумажке. Мы знаем друг друга с пятнадцати лет. Он понимал, что я все равно поеду.
Я не верила, пока мчалась сюда. Не верила, пока поднималась по лестнице на третий этаж. И пока звонила. И пока мило разговаривала с чудной Зоей Васильевной, принявшей меня за сотрудницу социальной службы. Я и не разубеждала, помогая разбирать пакеты с продуктами. И не верила. Пока не зашла в спальню познакомиться с «подопечной». Пока не увидела их фотографии. Пока Зоя Васильевна не принялась рассказывать, какой чудный у ее дочери муж. Что он один их опора.
Я думала – больнее уже не будет. Ошиблась, когда увидела ее, улыбающуюся, с неистребимой тоской в серых глазах. Такую неуловимо похожую на меня.
— Машенька, — всплеснула женщина руками, — ты улыбаешься. О Боже. Вы не поверите, — уже мне, — это…это просто чудо.
Машинально киваю, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Уйти. Сбежать. Но сперва…
— Извините, но мне уже пора.
— Как? — это уже Машенька. Нет, не смотреть. Не сейчас. Иначе не выдержу. — А чаю? Мама, что же вы стоите?