Я останусь
Шрифт:
— Тогда пошли, — и протягиваю ему пеструю бумажку. — На свидание.
Он смаргивает, смотрит на мою ладонь, потом на пригласительный. И не верит. На что угодно поспорю, но с ним такое точно впервые. И наваждение прилюдного стриптиза спадает. А вот с остальным сложнее: адреналин пенит кровь, мешает мыслить здраво. И впервые за несколько последних лет меня это только подстегивает.
— Да ладно? Серьезно на свидание зовешь?
Киваю.
— А если я женат и у меня пятеро детей? — хитро щурится.
— И что? Я же не в ЗАГС тебя зову. Мне твой штамп в паспорте до лампочки.
—
Имя? Захочет – назовет, а нет – я и так найду массу слов, как его величать.
— Такси уже ждет, — поторапливаю его с решением. И искорки веселья в его глазах пускаются в пляс.
Он кивает и исчезает в квартире, оставляя дверь открытой, как приглашение. А я прислушиваюсь к себе: сердце аритмичным эхом отзывается в висках, выстукивая по венам давно забытое чувство драйва. Давненько я не делала глупостей. С Федькой совсем забыла, какая я на самом деле: бесшабашная, живущая на острие свободы.
Сосед появляется через пять минут, полностью одетый. И я все-таки присвистываю от метаморфозы, из утреннего бомжа превратившего его в сексуального, стильно одетого молодого мужчину. Он лишь усмехается моей реакции, запирая дверь, прячет ключи в карман и, не вызывая лифт, сбегает по ступенькам. Я тороплюсь следом, гадая, чем обернется моя сегодняшняя глупость. Как пить дать – ничем хорошим, с моей-то везучестью на мужиков.
Глава 2.
2. Декабрь.
Папа звонит, когда мы уже подъезжаем к зданию веревочного парка.
— Неужели моя мышь, наконец, решила оторваться вместо скучного семейного торжества? — в его голосе лишь тепло и нежность.
— Так получилось, — только и отвечаю, косясь на задумчивого соседа. За время нашей поездки он не проронил ни слова, а я сто раз умудрилась пожалеть, что затеяла все это. Но отступать некуда.
— И как я понимаю, твои друзья не в курсе?
— Правильно понимаешь, папуль, — на этих словах сосед оборачивается, смотрит задумчиво, будто трудную задачку решает.
— И новость о грядущей свадьбе сильно преувеличена, — продолжает весело.
— Угу, — улыбаюсь во весь рот, не удивляясь, что папа в курсе событий. Даже не читая глянца и не смотря выпуски новостей – он всегда все знает. И как только ему удается? Когда-то я у него спросила, а он лишь щелкнул меня по носу: «Работа у меня такая».
— Я надеюсь, он стоит того.
Кто? Сосед, имени которого я даже не знаю? Наверное, я слишком пристально уставилась на него, потому что он вдруг подмигивает мне и тихо смеется. Ну-ну. И не сводя с него лукавого взгляда, выдыхаю в трубку:
— Быть может, я даже замуж за него пойду.
Сосед давится собственным смехом.
— Тогда обязательно дай ему мой номер, — посерьезнев, почти приказывает отец. Я напрягаюсь.
— Это еще зачем? — зная папу, тому ничего не стоит устроить проверку моему новоявленному жениху. Он уже стольких парней от меня отвадил, что засранец Федька уже давно побил все рекорды и не свинтил от меня в первую же неделю. Впрочем, надо признаться честно – ему папа никаких проверок не устраивал,
— Полагаю, ему понадобится союзник, чтобы выдержать тебя дольше часа. А я – самый лучший.
— Предатель, — шиплю в ответ на отцовский смех.
— Я просто люблю тебя, мышь. Оторвись на всю катушку.
— Даже не сомневайся.
— Только, смотри, без фанатизма. Чтоб все целы и невредимы, ладушки?
— Все будет тип-топ, папуля.
Я выбираюсь из такси и попадаю в снежный вихрь. Смеюсь, запрокинув голову и раскинув руки, ловлю губами снежинки. Ветер взлохмачивает волосы, морозом лижет лишенную шарфа шею, обнимает лицо. И нет ничего волшебнее сыплющегося из небесной черноты снега.
А мой спутник замирает чуть впереди, спрятав руки в карманы, не забыв подпереть своим могучим плечом фонарный столб, и не выпускает из виду ни одно мое движение. И от его взгляда в низу живота мягким клубком поселяется тепло. Я улыбаюсь, шагаю к нему.
— Сколько тебе лет, Маруся? — вдруг спрашивает мой сосед, откуда-то прознав мое имя. Журналист все-таки? Хмурюсь. — Так сколько? — не отстает.
— Девятнадцать, — с вызовом. Нет, не журналист он. Во всяком случае, явись он по мою душу, знал бы мой возраст: Федька и о нем растрепал, — сегодня исполнилось, — добавляю тише.
— А мне тридцать пять, — отчего-то раздражаясь, говорит он. — Я старый, потрепанный жизнью мужик. Ты уверена, что хочешь этого?
Пожимаю плечами, не совсем вникая в суть его переменившегося настроения и идиотских вопросов. Причем здесь возраст? Это же просто развлечение. Что здесь такого? И вообще, вовсе он и не потрепанный. И вдруг становится любопытно, а каков он в постели. Странное желание попробовать его на вкус, коснуться его острых скул, пройтись губами по груди, слегка покусывая, обжигает. И щеки и без того румяные от морозного ветра, алеют еще больше. Как хорошо, что зима избавит от неловкости. И чтобы не выдать себя с головой, решительно киваю, беру его под руку и веду в стеклянные двери здания. И тут.
— Гроза?! — изумленно рокочет за спиной бас.
Мы оборачиваемся вдвоем, с ошеломлением уставившись на идущего нам навстречу здоровенного «лося» с густой рыжей шевелюрой и лыбящегося во все тридцать два. Один удар сердца, еще один и приходит узнавание: Ванька Зубин! И медвежьи объятия, сжавшие что тиски и сопровождающиеся ликующими не по-взрослому воплями.
— Пришла все-таки! Невероятно! Аааа! А хороша-то! Хороша!
Он ненадолго отлепляет меня от себя, рассматривает, не веря, что я – это я. Хохочет. А после снова стискивает в своих лапищах. Я пытаюсь вырваться, но это все равно что двигать гору: никаких шансов. Потому я смиренно дожидаюсь, когда же меня-таки поставят на землю. А Ванька теребит, обнимает, сдавливая до хруста в костях, и смеется радостно. И сколько бы сии обнимания продолжались – неведомо, если бы не ровный, но властный голос за спиной: