Я отвечаю за свою страну
Шрифт:
— Пиночета расстреливаю, — шмыгнул носом Семка.
— Пиночета? — переспросил Федорков, приближаясь к сараю. — Ну-ка, ну-ка. А почему ты не на уроках?
— Отпустили. У Нин Иванны бюллетень…
Подходя ближе, Федорков все больше различал нарисованную броскими штрихами фигуру человека в мундире, с узким лицом, в пенсне, в галифе и офицерских сапогах. На голове генеральская фуражка с высокой тульей. И впрямь на Пиночета похож. Способный Семка.
— Стоп, Семка! Нос-то чего не нарисовал? Что это у него вместо носа-то? — дрогнувшим, ликующим от
— Такой нос поприглядистей, — авторитетно заявил Семка.
— Верно. А где ты взял-то его… нос такой? Не нос, наклейку-то эту? Мне, знаешь ли, очень понравился твой рисунок. И стреляешь ты важнецки: раз, два, три, четыре попадания! Может, у тебя еще такая наклейка есть? Я их, понимаешь ли, как марки собираю, коллекционирую. У тебя еще есть?
— От бутылки отклеил. Их у нас в сарае стук пять стоят на ясике.
— Принеси-ка мне две. А кто их поставил в сарай?
— Софер… какой у нас раза три обедал с матерью, карнаухай. Он из района, на МАЗе ездит.
— Это у которого свитер зеленый на груди в белую елочку?
— Верно!
— Только у него фамилия не Карнаухов. Зубков его фамилия.
— Фамилию не знаю. У него ухо сломанное, свитер зеленый с елочками.
— Та-ак, Семка. Веди-ка меня в твой сарай и показывай.
Семка отворил дверь сарая. Там на полу валялись две бутылки из-под перцовки.
— А мать их не мыла?
— Не-е, он их сразу выбросил, как выпили. Мать сказала мне: вымой и наклейки отмой. А мне они понравились, жалко — порвутся.
— Где она бутылки покупала?
— Она не покупала. Карнаухай принес, сказал, что у него этого добра-а-а-а…
— Ну, ладно, Семен. Дай-ка мне ключ от сарая. Вечером верну. Нынче мне крутиться, знаешь, сколько? Во, по горло! Ну что, брат Семка, я тебе должен сказать… Подальше, Семка, держись от этих злодеек с наклейкой. Ты, брат, лучше рисовать учись. Из тебя, может, новый Репин получится.
Оформив с понятыми изъятие бутылок из сарая, Федорков направился к своему пункту.
Серые нависшие тучи вдруг сыпанули мелким дождем, ветер начал затихать, повеяло сыростью. А для Федоркова будто солнце засияло. Он почти бежал к своему пункту. Первым порывом было позвонить Журавлеву, похвалиться, что ухватился-таки за кончик нити от запутанного клубочка. Но едва набрал две первые цифры, как рука с телефонной трубкой начала опускаться. Павел бросил ее на рычажки.
«Не поймал, а ощипал. Ох, хвастунишка же ты, участковый инспектор. Сначала удостоверься, возможно, Зубков купил эту перцовку в райцентре. Давай рассуждать логично. Разве это невозможно проверить? Не так уж в Захарове много торговых предприятий, где продают спиртное. Но главное не в этом, главное, если сойдутся отпечатки, оставленные на бутылке, извлеченной
— Зинуля, гони пустую коробку. Видишь, что у меня? — прямо с порога Павел показал Пырсиковой находку. — Две штучки, и еще есть. Не из того ли ящика, что у тебя уволокли? Слушай, а ты, оказывается, не всех, кто у тебя перцовку покупал, назвала. Зубкову, шоферу из Сельхозтехники, продавала? Чего ж утаила? Любовь с ним крутишь?
— Продавала, — ответила Зинуля.
У Павла чуть бутылки из рук не вывалились.
— Сколько? — выпалил он.
— Да я ему всего лишь одну бутылку продала. И ничего между нами не было. Я почему не сказала… из культурной семьи он. У него мать врачом в районной больнице работает. Сам сказал. Неужель украсть может?
— Ну, ладно. О чем мы тут говорили, помалкивай. Я в райцентр еду.
Упаковав бутылки, Павел вернулся к мотоциклу и, не дождавшись возвращения Лукиничны, вырулил на дорогу. До наступления темноты он побывал в нескольких местах: в совхозной конторе, у свекловичниц, с участков которых Зубков вывозил свеклу, в райпотребсоюзе, где ему дали список магазинов и буфетов райцентра, куда поступала перцовка.
К Федоркову шла удача. Зубка продавщицы и завмаги знали хорошо. Спиртное он у них в последние полтора месяца не брал, хотя раньше был одним из активных покупателей.
Больше того, местные девчата поведали Федоркову, что Зубок у мамки один, любимчиком рос. Подростком раза два задерживался за кражи из киосков. Мать, медсестра районной больницы, пробивная дама, всячески выгораживала свое чадо, обивала пороги районных организаций, выплачивала штрафы, а внешнюю репутацию Миши берегла.
Поздно вечером, собрав несколько объяснительных записок от завмагов и продавцов в единую папку, Федорков зашел в дежурную часть в приподнятом настроении, потом прошел к Журавлеву.
— Ага, анархист, сам прискакал. А я все телефоны разбил — тебя разыскиваю. Из совхозной конторы сообщили: крутанулся, мол, наш участковый, а потом исчез в неизвестном направлении. Что хорошенького скажешь?
— Читайте вот, — Федорков положил перед Журавлевым кипу объяснительных.
Тот отработанным взглядом быстро схватил суть и, опуская несущественное, пробежал глазами по текстам.
— Ну и что? Не покупал Зубок перцовки в райцентре. Ах, да! Зубок, Зубок!.. Личность известная.
— Задержать?
— Во, уже задержать… Мотор, а не работник… За что задерживать-то? Вразуми меня, темного…
— А вот у меня еще кое-что есть. — Федорков раскрыл свой объемистый портфель и достал коробку. Бережно развязал тесемку, извлек бутылки.
— «Перцовая». Зубок распивал в доме подруги. У нас такая есть… свинарка Нюшка Полунина. По той бутылке проверяли кого или нет?
— Проверяли, но только судимых, — сказал Журавлев.
— Зубка задержать? — Нетерпенье так и срывало с места Федоркова.