Я ожидаю смерть
Шрифт:
Инквизиторы: жестокие, беспощадные, тщеславные и жадные до мирских благ фанатики и карьеристы. А сколько они уничтожали людей… Например, инквизитор Томас де Торквемада за 18 лет (1480–1498 гг.) сжёг свыше 10000 человек…
Если смерть освобождала обвинённых от мщения церкви, то инквизиция не забывала их, и гнев её обрушивался на их детей и внуков…
Инквизитор также имел право назначать в другие города своего округа уполномоченных – “комиссариев”,
– Николай Иванович! – воскликнул я, – так и у нас в Красной армии были комиссары с самыми широчайшими полномочиями!
– Да, – ответил Николай Иванович, – должность комиссара была введена у нас руководителями государства. Эти комиссары не давали проходу командирам воинских частей. Этих комиссаров боялись не только простые красноармейцы, но и командиры. Очевидно, очень хорошо изучили опыт инквизиторов руководители нашего государства рабочих и крестьян. И эти руководители внедрили инквизиторские методы не только во времена гражданской войны, но и сейчас применяют, «обрабатывая» нас.
– Николай Иванович, продолжай рассказывать дальше, – сказал я. – Хотя мне всё это слушать больно и неприятно, но историю зверских отношений между людьми и нелюдями я хочу знать во всех подробностях.
– Слушай дальше, – продолжал Николай Иванович. – Нотариус скреплял своей подписью показания обвиняемых и свидетелей.
Другими важными чинами в аппарате инквизиции были: прокурор, врач и палач. “Родственниками” инквизиции также были: тайные доносчики, тюремщики, слуги и другие соглядатаи, шпионы – из разных слоев общества…
В подобных случаях родители выдавали своих детей, дети – родителей, мужья – жён, жёны – мужей…
– Погоди, Николай Иванович, – прервал я рассказчика, – ведь и сейчас наблюдается то же самое. Один к одному. И жёны отказываются от своих мужей и дети от своих отцов…
– Да, ты прав, Алексей Иванович. Всё сейчас у нас делается, как сотни лет назад. Аппарат насилия государства повторяет методы работы инквизиции средневековья. И ранее арестованных сажали в секретную тюрьму, в полной изоляции от внешнего мира. В тёмные и сырые помещения нас с тобой, Алексей Иванович, также помещают. На нас пока не надели кандалы и цепи, но эти «браслеты», очевидно, нас не обойдут в дальнейшем.
– Донос и самообвинение — это доказательство виновного, и поэтому следователи так усердно с нами “работают”, – продолжал говорить Николай Иванович. – Как и раньше, следователи на нас нажимают. Заставляют, чтобы мы говорили на себя напраслину.
И заметь, Алексей Иванович, как они, следователи, пользуются своими тайными осведомителями: уголовниками, убийцами, ворами и прочей мразью…
Глава пятая
Вопросы следователя
Николай Иванович постепенно прервал свой рассказ. Чувствовалось, что он устал говорить. Каждое слово он произносил с трудом.
Мы стояли в карцере уже несколько часов. Воздуха для нормального дыхания нам не хватало. В ноздри лезла вонь – малую нужду мы справляли здесь же. Очевидно, что в этом карцере побывали и другие “враги народа”. Уголовники, убийцы, воры и другие подобные элементы, с которыми мы сидели в камере, были в более выгодных условиях, такой “чести”, какой удостоились мы, не заслужили.
Казалось, что после того, как перестал говорить Николай Иванович, прошло много времени. Часов у нас не было. Стояние в карцере, вонючем, мокром и холодном даже в течение десяти минут казалось вечностью. Так что, прошёл один или пять часов – не имело значения. Время для нас словно остановилось.
Казалось, нашему заточению не будет конца. Я стал думать о том, что хотел бы, чтобы такие муки испытал каждый надзиратель тюрьмы, каждый следователь, каждый прокурор, каждый судья, в том числе и главный следователь карательного органа государства…
Неожиданно дверь карцера открылась, и мы оба вывалились из тесной камеры на пол. Двое надзирателей ударами ног заставили нас быстро подняться, и повели на допрос.
Допрос спас нас от тяжёлого стояния в тесной каморке. Нас отвели к разным следователям.
Когда я очутился перед следователем, он спросил меня:
– Почему, Иванов, от тебя так пахнет, в камере много арестованных?
– Нет, гражданин следователь, – ответил я, – я был не в общей камере, где много арестованных, я был в карцере, куда вместе с другим арестованным нас впихнули надзиратели.
Следователь, не обращая внимания на мои слова, спросил:
– Иванов, как зовут того, с кем ты был в карцере? Кто он по образованию, где учился?
– Гражданин следователь, – ответил я – я его не знаю, сказать о нём что-нибудь не могу.
– Врёшь, Иванов! – заорал на меня следователь, – Мне надзиратель сказал, что ты со своим сокамерником разговаривал, за что вы оба оказались в карцере. О чём у вас был разговор?