Я – паладин!
Шрифт:
– Почему?
– При тебе не могу. Я еще не так хорошо играю.
– А мне нравится.
Она поднялась. Отряхнула юбку.
– Я пойду. Может быть, маме еще какая-нибудь помощь понадобится.
Она вдруг осторожно взяла его за руку. Ее ладошка была сухой и горячей. Леон замер.
– Встретимся на празднике… – прошептала она. – Ты мне потом сыграешь? Хорошо?
Она мгновение ждала ответа, а Леон смотрел на нее, зачарованный ее глазами. И чувствовал себя при этом полным дураком!
Герда отвернулась и побежала к дому.
И только сейчас Леон заметил на ней пояс. Широкий, сотканный из множества нитей, со сложным геометрическим, угловатым рисунком.
Этот пояс значил для женщины то же самое, что для мужчины – нож. Вот почему ее пустят на праздник!
Глава 19
Роль стола выполняла широкая и длинная-длинная скатерть, расстеленная прямо на земле, прогретой летним солнцем. Сюда с каждого двора сносилось угощение. Кто-то нес пироги с мясом, с требухой, с рыбой, со специально засоленными грибами, с яйцами и луком. Кто-то на небольшой тележке вез соленья, капусту, грибы, моченые яблоки. На костре жарился поросенок. С него срезались куски сочного мяса, клались на блюдо. А с другого конца источал дивные ароматы печеный гусь. Его печенка лежала отдельно, специально для отца Тиберия. Там же лежит холодное, маринованная с барбарисом говядина, такая нежная, что есть ее надо прямо так, сырьем, а она буквально тает на языке. Рядом примостились карпы. Большие, целиком зажаренные в масле с какими-то особыми травками, которые и днем с огнем не достать! Но сейчас можно. Сегодня каждая хозяйка старалась приготовить что-то особое, самое вкусное, чтобы потом еще год все вспоминали и облизывались. И кем-то принесена и поставлена большущая миска с сотовым свежим медом, лесным, душистым, золотым. Да еще плошка с земляникой, ранней, но невероятно сладкой, пьянящей. Большие кувшины с вином, легким, душистым, и с хмельными медами, сладкими, шипучими, валящими с ног.
Скатерть накрывалась без всякой системы. Жареная птица тут соседствовала со сладкими пирожками, а блины с разнообразнейшей начинкой лежали рядом с большой, пышной кулебякой и свиной головой.
Это было настоящее дикое, варварское пиршество!
Поговаривали, что на таких праздниках нет-нет, да встретишь незнакомого человека, отдаленно похожего на твоих родичей, знакомых, друзей. Вроде бы и из твоей деревни, а вроде бы и нет. И такой уж он веселый, радостный! Так искренне смеется, пляшет, что и сам ты поневоле заражаешься этим весельем, безудержным, плещущим во все стороны. Это духи плодородия выходят в эту ночь к людям и празднуют вместе с ними. И дети, что рождаются после этого праздника, – крепкие, здоровые и удачливые.
Так говорят.
Одевались тоже ярко, в самое красивое. Но не как на свадьбу, пышно, тяжело, а наоборот, все легкое, летящее, с множеством лент. Головы украшали венками. И все были равны. Пили, ели с одного стола, из одной посуды. Громко разговаривали и так же громко смеялись.
Но пуще всего было ожидание.
Именно оно маленькими иголочками покалывало спину. Щекотало.
Вот-вот. Уже скоро… Еще чуть-чуть подождать…
И день казался бесконечным. И приготовления долгими. А люди неторопливыми.
Солнце медленно, медленно опускалось к горизонту. Вот уже коснулось леса. Вот ушло ниже. Небо из голубого сделалось розовым, потом оранжевым!
Все взрослое население деревни собралось на холме.
Леон обеспокоенно всматривался в лица. Герды нигде не было видно. Неужели не пришла?
Вскоре у подножия показался отец Тиберий. Осторожно опираясь на посох, он поднимался вверх.
Четверо молодых парней из тех, что только в прошлом году справили свадьбы, с веселым хохотом побежали вниз.
– Уйдите, охальники! Ой, уйдите! – шумел отец Тиберий и замахивался посохом.
– Мочи нет ждать, святой отец! – крикнул один.
– Уроните же, дикари!
Они кинули на землю помост, завели на него священника. Осторожно подняли. Испуганно охнула женщина в толпе. Но Тиберий стоял ровно, опершись на посох. Улыбался.
Парни несли его аккуратно, двигались в шаг, стараясь щит не качать. Поднялись все быстрее, нежели бы добрался Тиберий самостоятельно. И с почетом.
Отец Тиберий вышел во главу стола. Все встали, пододвинулись ближе. Тут была вся деревня. Множество лиц смотрело на него с ожиданием, с улыбками. С верой. Именно он, священник, должен был начать празднование. Без этого никак.
Тиберий стоял лицом к солнцу. Оно оранжевыми струями окрашивало его скулы. Ласкало. Это было настоящее, летнее чудо. В этот миг старый, одной ногой в могиле, священник казался снова молодым, полным сил. Еще жить и жить.
Он поднял посох.
– Блаженны те, кто предается радости и веселью на этой земле, потому что горестями и несчастьями полон человеческий путь. В муках рождается он, в тяготах и трудах живет, в муках же и умирает. И коли впадет он в уныние, то лишь умножит количество скорби в мире. А это – грех. Потому что не для горести допущен человек в этот мир. И не для того, чтобы скорбеть, печалиться и муку терпеть. А чтобы радоваться и творца радовать, чтобы делать эту землю чище да лучше, а людей вокруг себя веселее да духом светлее. Всякое же горе есть происки духа нечистого, бесовской натуры. Потакать ей не след. И всякой тяготе противоречить должно. Живите в радости! Живите для радости! Плодитесь и размножайтесь!
Он ударил посохом в землю.
Ему поднесли румяный, свежий каравай.
– Благословляю этот хлеб! И все яства эти! И напитки! И людей этих! Все, что ни делают они в этот день и ночь, благословенно!
Он отломил кусок от каравая и передал его дальше. Все отламывали по кусочку, ели, пока молча. Сосредоточенно, чтобы почувствовать вкус общего на всех хлеба.
Священник взял со скатерти большую, глубокую чашу. Туда из специального меха налили вина. Красного и яркого, как кровь.
Отпив немного, Тиберий пустил вино вослед хлебу. И снова каждый сделал глоток.
Вина не доливали, но удивительным образом терпкой сладко-горькой влаги хватило всем. И когда чаша вернулась в руки к священнику, он перевернул ее, и все увидели, что она пуста.
И тогда все закричали, загомонили, засмеялись! Чудо ведь! Пусть и небольшое, а все же! Хорошо, когда праздник начинается с чуда.
Отцу Тиберию поднесли блюдо с гусиной печенью. Он принял, сел на землю. И началось пиршество!
Мужчины и женщины ели, пили вино, хмельной мед. Смеялись. Шутили. От выпитого у Леона неожиданно быстро зашумело в голове и проснулся зверский аппетит. Он хватал со скатерти все, до чего мог дотянуться. Не особенно даже разбираясь. Все было вкусно! Невероятно вкусно! А вокруг раскручивалась и раскручивалась праздничная круговерть. Уже приволокли откуда-то огромный гулкий барабан, и дед Скагге отстукивал на нем незамысловатый ритм, его старший сын прилаживал струны к большому на вид неказистому гудоку [1] , а рядом ждал сигнала его брат с тремя дудками.
1
Гудок – средневековый смычковый инструмент. Имел три