Я пишу - лучше всех
Шрифт:
Но всё своё внимание в этом произведении Виктор Астафьев сосредоточил на другом. Объектом его исследования в "Прокляты и убиты" стала не душа, а физиология, первая часть романа - "Чертова яма" - буквально повторяет собой атмосферу "Колымских рассказов" Варлама Шаламова. И хоть действие происходит не в зоне, а в армейском карантине, где ждут отправки на фронт новобранцы первого военного года, жизнью солдат правит практически та же единственная страсть, что и жизнью заключенных в лагерной прозе Шаламова где угодно, как угодно, что угодно раздобыть для еды. И над тем, и над другим миром как единственная жизненная ценность витает мечта о лишней пайке...
Но всё-таки как непохожи друг на друга взгляды двух этих писателей! Если, рисуя животный (даже скорее - звериный) мир своих рассказов, Варлам Шаламов ни разу не позволил себе перешагнуть за границу художественной этики, установленной русской литературной классикой, то Виктор
Вот - те детали, которыми живописует атмосферу своего романа автор таких этически и эстетически тонких вещей как "Царь-рыба" и "Последний поклон".
Казалось бы, Бог с ним, для настоящего художника нет в жизни достойных или недостойных для творческого отображения тем и сторон, но в том-то и беда, что, сосредоточившись на внимании к самой "нехудожественной" стороне человеческого бытия, писатель, оглядываясь на историю Великой Отечественной войны, и её стал видеть в каком-то исключительно "фекальном" свете, наполняя страницы своего нового произведения изображением самых неприглядных сцен армейского и фронтового быта. Красная Армия по Астафьеву - это невероятный бардак, где санитарки делают друг другу аборты, выдавливая руками плод из живота, солдаты терпят лютый голод, толкающий их на воровство и самовольные отлучки к матери за молоком, за что их расстреливают неумолимо-жестокие особисты, да и вообще, если здесь и случаются какие-то военные успехи, то только потому, что за спинами наступающих бойцов стоят заградотряды, не дающие им повернуть назад, как в случае с описанной в романе переправой: "...Родиона ударили прикладом в лицо. С детства крошившиеся от недоеда зубы, хрустнув яичной скорлупой, провалились в рот. Родион выплюнул зубы вместе с песком. Ерофей подхватил напарника и вместе с ним опрокинулся в реку.
– Сволочи! Сволочи проклятые!
– отчетливо сказал он и потолкал плотик вверх по течению.
Заградотрядчики работали истово, сгоняли, сбивали в трясущуюся кучу поверженных страхом людей, которых всё прибивало и прибивало, и прибивало не к тому берегу, где им положено было быть. Отсекающий огонь новых, крупнокалиберных пулеметов "дэшэка", которых не было на плацдарме, пенил воду в реке, не допуская к берегу ничего живого. Каратели набирали всё большую уверенность... Трупы здесь не вытаскивали: пусть видят все - есть порядок на войне, пусть знают, что сделают с теми подонками и трусами, которые спутают левый берег с правым".
А вот, к примеру, те монологи и диалоги, которые звучат на страницах романа, характеризуя нравственно-интеллектуальный уровень русских воинов:
"- А-а-а-а! Распровашу мать! Из-за вас! Из-за вас! Залегли, бздуны... залегли, жопы к берегу прижали... А-а-а!"
Это - из криков раненого ротного, а вот фрагментик разговора командира с бойцом:
"- Что тут у вас?
– Колю в плен брали!
– Взяли?
– Хуеньки!.."
Армейская жизнь рисуется Астафьевым такой, что шаламовская Колыма начинает казаться на её фоне чуть ли не домом отдыха. Поэтому и бегут наши бойцы к немецким окопам сдаваться - так бегут, что аж падают фашистам прямо на головы. Но те - добрые, те встречают наших дезертиров с пониманием, и хоть сначала и ворчат, но потом всё же по-дружески кормят:
"С любопытством оглядел Макс Куземпель содрогающегося, землю когтями царапающего солдата, продолжавшего говорить:
– Убейте меня! Убейте меня! Я не хочу жить! Не хочу-у-ууу!
– Эй ты, хьер моржьовый!
– сказал Макс Куземпель.
– Не ори! Уже ты имеешь плен. Гольбах не убил тебя. Ему всякий говно стелалось жалко..."
Такие вот они, оказывается, гуманисты, эти солдаты Вермахта. Не верите? Вот ещё пример:
"...Нет, нет и нет, не все забыли о Боге и Его заветах, Лемке, во всяком случае, их помнил и при любой возможности, а возможности тогда у него были немалые, делал людям добро. Чтобы помочь человеку, не обязательно знать его язык. Лемке не раз перевязывал русских прямо в поле. А сколько раненых, спрятанных по сараям, погребам и домам, "не заметил", сколько отдал бинтов, спирта, йода в окружениях - под Смоленском, Ржевом, Вязьмой... Заглянул он однажды в колхозную ригу. А там на необмолоченных снопах мучаются сотни раненых и с ними всего лишь две девушки санитарки, он и по сю пору не забыл их прелестных имён - Нэля и Фая. Все речистые комиссары, вся передовая советская медицина, все транспортники ушли, бросив несчастных людей, питавшихся необмолоченными колосьями..."
И что, вы думаете, сделал
(Даже как-то неловко и цитировать ТАКОЕ в романе русского писателя, знающего войну не по пропагандистским передачам "Немецкой волны", а по своему собственному опыту. Это ведь даже и не наивность, а откровенное подыгрывание вчерашним врагам и оккупантам - изображать дело так, как будто это вовсе не Янгель пришел с автоматом на русскую землю, а русские солдаты вторглись в невинную Германию, где Янгель изучал со своей Гретхен русский язык и готовился к будущей жизни!..)
К сожалению, возможностей для показа таких вот цитат роман Виктора Астафьева дает более, чем достаточно, но только очень уж нелегко множить этот и без того тяжелый ряд. Тема войны для русского народа всегда была священной, хотя бы в силу тех двадцати миллионов жертв, что были принесены нами на алтарь нашей Победы. Плевать на святыни - это не просто признак некультурности, но свидетельство какой-то глубокой душевной озлобленности автора романа "Прокляты и убиты". Но против кого же направлена злоба Астафьева, коли он вознамерился "переписать" память целого народа?.. Да, четыре года войны были для русской армии не увлекательной прогулкой крови, пота и того, что так любит описывать Астафьев, было пролито на нашу землю немало. Но всё это, как говорил в "Мастере и Маргарите" Булгаков, "давно ушло в землю", и остался только поднимающий людей ввысь ДУХ. Он-то и был той силой, которая помогла нашему народу пережить и Колыму, и Чертову Яму, и нашествие фашистов-гуманистов. И очень жаль, что русский писатель Виктор Астафьев предпочел постижению этого великого духа копание в окаменевших испражнениях истории. А впрочем, что ж, пускай себе копается народ, как и Бог, поругаем не бывает...
* * *
...Часа в два, как раз после того, как я отослал по факсу в "Парламентскую газету" свой материал о пьесе Сергея Михалкова в "Современнике", мне позвонил на работу Геннадий Гацура и сказал, что он наконец-таки открыл в Интернете свой сайт "Писатели Москвы и Московской области" или www.mp.urbannet.ru), на котором уже разместил роман Валерия Ганичева об адмирале Ушакове и мою повесть "По дороге с поля". Это ещё раз подтвердило тот, уже сложившийся в моем сознании вывод, что без выхода в Сеть мне сегодня уже никак нельзя, а потому я набрался духу и позвонил в одну фирму, которая как раз сейчас прокладывает по Марьино кабель для подключения к Интернету, и дал заявку на подсоединение. Это, конечно, повлечет за собой некоторые дополнительные расходы (да и Марина всех этих компьютерных штучек побаивается), но иначе уже нельзя - в Сети сегодня кипит ничуть не менее активная литературная жизнь, чем и на страницах журналов, и не следить за ней - это все равно что не читать ни "Новый мир", ни "Неву", ни "Наш современник". Так что я теперь с нетерпением жду, когда дотянут кабель до нашего дома, и у меня появится возможность обозревать литературное пространство не глазами Сергея Костырко, а лично.
Месяца через два обещают подключить.
* * *
В четыре часа дня я взял несколько своих книг, а также несколько только что вышедших в издательстве "ПАЛЕЯ-МИШИН" книг Александра Малиновского и поехал сначала в журнал "Новый мир", а потом в "Независимую газету". В "Новом мире" подарил по экземпляру каждой из них Андрею Василевскому да поговорили с ним о моей книге "Нерасшифрованные послания" и об отрицательной рецензии на неё Михаила Эйдельштейна, которая была опубликована в десятом номере "Нового мира". Я сказал, что меня такие вещи не расстраивают, так как, отпуская свои произведения в мир, я вполне предполагаю, что они могут кому-нибудь не понравиться. Более того, иногда я даже специально выстраиваю свои статьи так, чтобы они провоцировали полемику, ибо какой мне интерес писать вещи, которые не вызывают ни малейшего отклика? Ну а что касается рецензируемой в "Новом мире" книги "Нерасшифрованные послания", то в неё были включены мною не только мои неожиданные для всех трактовки "Слова о полку Игореве", "Мертвых душ" или "Мастера и Маргариты", но и статья о книге Владимира Солоухина "Последняя ступень", в которой он анализировал роль евреев в истории России, так что, я думаю, было бы весьма даже наивно с моей стороны ожидать, что какой-нибудь Эйдельштейн мог на неё откликнуться положительной рецензией.