Я пишу – значит, я живу
Шрифт:
С утра везде уж побывало:
Блистало, грело, да и жгло,
Кому как в этом повезло.
Хлеба наполнились все силой,
Земля-кормилица просила.
Плоды созрели, налились,
На встречу с нами собрались.
Ну а вечерняя прохлада,
Как долгожданная награда
За утомлённый жаркий день,
В листве деревьев ищет тень.
И сквозь листву, как озаренье,
Лучи нам дарят откровенье
Забытых
Различных образов, и в нас
Рождая смутное томленье.
И возникает вдруг виденье
Далёких стран, твоей мечты,
Что так желаешь в жизни ты.
А птицы счастливо поют,
И веру в жизнь душе несут,
Прохладе радостно внимая:
Природа наша отдыхает.
Уходит жаркий летний день,
Он дарит всем и тишь, и тень.
Мечты в копилку брось свою,
Шепнув судьбе: «Благодарю!»
Валентина Губенко
Родилась в 1957 году в Славгороде (Алтай). Детство и юность провела в деревне, что впоследствии нашло отражение в творчестве. Живёт в Воронеже, в свободное время занимается цветоводством. Литературой увлеклась в раннем возрасте, очень любила творчество Сергея Есенина. Пишет о красоте родного края и быте простых людей.
Публиковалась в сборниках от РСП, номинант литературной премии «Наследие» и «Поэт года 2022–2023». Выпустила несколько песен совместно с музыкальным коллективом «Атлас Песен».
Мне бы просто приехать к маме
Мне бы просто приехать к маме,
Но не могу.
Навалилось вдруг столько дел.
А любовь моя к моей маме
Никогда не завянет, нет.
И любовь моя к моей маме,
Она с каждой разлукой сильней.
Может, мне написать письмо ей
И отправить, заклеив конверт?
Только всё это невозможно.
Моей мамы давно уже нет.
Я могу только так теперь, в мыслях
Посылать ей рябины букет.
Да и я теперь взрослая девочка.
Мне уже не 15 лет.
И когда мне становиться тошно,
Моей маме я мысленно шлю привет.
Ты моя дорогая мама.
Здравствуй, добрый мой человек!
Ты прости, я была такая упрямая!
В общем, упрямей меня и нет.
Помню я, как ты руки в боки.
Говорила мне: «Ну-ка, уроки!»
Ну, а я замыкалась в себе.
Хоть и знала, что быть беде.
А
Мы бы жили с тобой не так.
Ты б учила добру своих внуков.
И всё было бы на своих местах.
И отдушиной мне бы были
Твои строгие-строгие глаза.
Ох, моя дорогая мама,
Как же ты была права!
Сколько б ни было нам годиков от роду,
Хоть давно мы и мамы сами.
Никогда, никогда уж не сможем мы
Позабыть, разлюбить свою маму.
Бим
Хмурым утром торопится народ.
На остановке каждый свой маршрут ждёт.
А он в сторонке сидел, на всех смотрел.
Народ спешил, толкался, уезжал.
А он сидел, он никого не ждал.
Лохматый, белый, грустные и добрые глаза.
Бездомный пёс и беспородный.
С надеждой ждал: покормят вдруг его.
Он очень был голодный.
Он жил в приюте маленьким щенком.
Он помнил, что его кормили люди.
Трепали по загривку и играли с ним.
И звали его Бим.
Но время шло,
он вырос, как и многие щенки.
Он стал большим, красивым стал.
И был бы верным другом.
Но люди, люди,
те, кому он доверял,
Решили вдруг
Собрать больших собак
И вывезти их всех.
Собрать и вывезти.
Стал переполненным приют.
Собрать и вывезти —
такое в практике не раз бывало.
На ухо бирку прикрепили,
ярко-жёлтый цвет.
Всех в перевозку,
Да и выпустили «в свет».
Сначала стаей по улице бродили,
Обнюхивали каждый уголок.
И к людям, к людям подходили.
Хоть память у собаки коротка,
Но всё же помнили они,
что люди их в приюте там кормили.
А люди их обходят стороной.
И лишь немногие, чуть покопавшись в сумке,
Кусочек хлеба иль сосиску на ходу бросали им
И не задерживаясь по делам спешили.
А некоторые начинали диалог:
«Собак вон сколько расплодилось.
Собрать и пострелять их всех!»
И телефон достав, звонили.
«Беда, проходу от них нет.
Всех пострелять, и город станет чище».
А стая продолжала свой маршрут,
Бредёт по улицам. Еду любую ищут.
А белый Бим остановился тут.
Тут лавка, мусорка, машины, люди.
Смотрел и ждал: ему дадут еды.
Он, как и прежде, верил людям.
Одуванчик
Среди разнотравья под солнышком нежным