Я побит - начну сначала!
Шрифт:
Уезжаю очень неспокойный. Студия, курсы, модель, пленум. Работал над «Кошкой» — очень интересно.
13-14.10.87 г.
Проехали Штутгарт — Мюнхен — Нюрнберг — Гётеборг — Киль — Гамбург — Дюссельдорф — Бонн — Майнц — Франкфурт.
(Надо записать, завтра учредительная конференция детского фильма, вроде буду выступать.)
Надо поставить четкую цель. Я хотел бы высказать и свои надежды, и свои опасения. Главное - объяснить, что организация детского фонда сама по себе не конец детских бед, а начало огромной глобальной общественно-социальной
Какие достоинства — ясно. Это достоинства государственного, общего и вполне конкретного подхода к проблемам детства. Это общественная централизация. (Централизация финансов.) Итак, есть деньги, а будут и немалые. Что за этим? Бремя или возможности?
06.11.87 г.
Готовлю доклад на пленум СК. В голове нет строя и ощущения общей темы. Надо говорить о будущем, но ни одна идея не ясна без оценки прошлого и сегодняшнего дня. А сегодняшний день показал многое: основное положение состоит в том, что сложилась новая ситуация — критический анализ пошел и вширь, и вглубь. Определилась тема восстановления истории, ее пересмотра, новых оценок. Тут сразу не все сходится. В отрицании Сталина — отрицание того, что отрицать невозможно. Начинаются тактические оценки. Они сталкиваются с критическими.
Но главное в другом. Перестройка в экономике натолкнулась на общегосударственные регламентации, нуждающиеся в пересмотре. Речь идет (у нас) уже не о столкновении объединения и студии, СК и Госкино СССР, а о столкновении СК с Госкино и Минфином, Госпланом, Госкомтруда и Советом Министров.
Со стороны конкретики вслед за столкновением с Госкино СССР СК столкнулся с МГК КПСС и с Бабушкинским райкомом (студия им. Горького и ВГИК) — это уже новая ситуация. Партийный бюрократ ничем не лучше государственного, формы борьбы с партийным аппаратом, наверное, иные: надо брать слово на районных и городских партийно-хозяйственных активах и конференциях.
Но самое главное — определились новые рубежи врагов перестройки, очагов и оборонительных линий сопротивления. На пути перестройки стали директивные органы и их службы. Они очень сильны. Перестройка перестает быть самостоятельностью и активностью масс. Она ждет. Вынуждена ждать. Перестройка стоит в длинной очереди на различного рода разрешения и согласования, очень похожей на очередь на получение жилплощади (в которой можно простоять десятки лет). Очередь стоит за заменой строгих регламентации — не за отменой регламентации, а за заменой одних другими. Психология цепи остается. Но спор идет о том, какой длины цепь. Вопрос о цепях не снижается, стоит вопрос, где их усилять.
У нас нет закона об инициативе и замене одних форм хозяйствования другими даже для общественных организаций. (Не знаю, как такой закон должен называться, м.б., «Закон о порядке рождения или создания новых управленческих и хозяйственных структур, предприятий и их ликвидации».) Этот закон должен дать права министерствам и госкомитетам, которых у них сегодня нет. На госорганах и госбанке должно лежать лишь одно: общие ресурсы, фонд зарплаты и лимиты в свободной конкуренции по прибылям и важности.
Перестройка парализована
Партийное собрание на «Мосфильме» творческого резерва — самая яркая иллюстрация тому. На собрании выступили люди, имеющие слабое представление о чем-либо, это представители балласта. Но они уже идут под лозунгами антиперестроечными: «Вернуться назад»; «Где власть Госкино?»; «Перестройка затем, чтобы легче работать»; «Дайте нам свою студию», «Ничего не надо менять», «Перестройка не получилась» и т.д.
Тут и политические лозунги: «Набрали сценариев о проститутках и наркоманах, нет партийной организации, она ничем не занимается». (Просто разгром.)
По этой логике «Отелло» — об убийце, «Анна Каренина» — о самоубийце, «Гамлет» — чернуха, а главное, по этой логике надо снова запретить М. Зощенко, Ильфа и Петрова, Булгакова, Платонова и т.д.
Идет торговля. Никакой перестройки никому не надо, если затрагиваются шкурные интересы.
Поставить в докладе: о первых итогах переходного периода и о новой волне сопротивления реакции.
Второй вопрос — о гласности, демократии в условиях хозрасчета и без него. У нас получается уродливая демократия, смахивающая на «демократию» героев в «Чучеле», а гласность становится групповщиной с одной стороны и гласом вопиющего в пустыне — с другой. Секретариат и коллегия, которая будет утверждать худруков студии им. Горького в их присутствии, — это уже не демократия, а тот самый ее разгул, который зачеркивает самую суть демократии.
Демократично — это вовсе не тогда, когда все вместе, огулом и большинство. Не надо забывать о сплоченном коллективе испанской инквизиции, не надо забывать, что под ликующие крики верующих сгорел Джордано Бруно.
Демократия — это равное для всех государственное, этическое и общественное положение. Это равные обязанности перед общими договоренностями. Секретариат Союза и коллегия Госкино — это не келейность. Это... и есть демократия. Ибо тогда давайте все решать на съезде. (Тогда уж пусть будут все решительно! Плюс все зрители! Что же без зрителей — келейно решать?)
И снова ночь и напролет... Какое слово, право! Ночь мчится, словно самолет Сквозь крепостное право.
Я мозг давно закабалил Сомненьями и страхом, А дождик лил, и лил, и лил, А дождик голову склонил На эту плаху.
13-14.11.87 г.
Пленум прошел блестяще, в зале были все из газет и ведомств, Камшалов, Климов, Медведев, Лисаковский, Пряхин и телевидение в большом составе. Утвердили решение. Оргкомитет. На секретариате худруками утвердили Хмелика, Железникова, Туманян, Арсенова. Было все, как хотелось. Я выступил против Ростоцкого. В. Тихонов выступил против меня. Просил его <Ростоцкого> «не убивать». Был неинтересен и грустен, и сердце у меня стало ныть: почему забрать власть значит убить?