Я побит - начну сначала!
Шрифт:
Так возникает античеловечность науки, которая начинает служить развитию предметного мира. Так наука вступает в «общее дело» разрушения духа. В отличие от «Общего дела» Н. Федорова.
Наука «открыла» способ развлечения и игры в области постижения. Школьное обучение в форме игры более эффективно. Язык и его изучение в игре тоже быстрее постигаются. Но никто не оценил еще духовное разрушение, которое рождает это направление повышения «усвояемости» предметов. Не воспитывается умение сознательно напрягаться, не воспитывается чувство долга, сам смысл необходимости труда. Убивается одна из основ мира и
Кстати, «усвояемость» предметов во время игры — это один из первых использованных секретов феномена детства. Но оттого-то детство и сменяется другими периодами, что его опыт не может дать рождения тех черт души и характера, которые необходимы в мире труда и созидания. Еще не весь (и будет это долго) труд у нас творческий. Еще крайне важно умение принуждать себя во имя идеи деятельности: простой (поработаю — поем) или сложной (поработаю — и сбудется).
Организация труда сегодня ответственно отрывает родителей от ребенка. Имущественная независимость (частичная или полная) еще более ослабляет связи родителей и детей. Душевное единство семьи, понятие рода и родственников все более уходят в прошлое. Детские сады, ясли, всякие кружки и т.д. все более промышленнизируют воспитание. Так побеждает середняк. Даже не середняк, а ниже.
Столкновение личности и ничтожества превращается в столкновение жертвы и объединения ничтожеств. Талант более не страшен бездарности. Бездарность торжествует над ним. Бездарность — мафия. Талант или должен служить бездарности или бывает уничтожен.
Все пишу и никак не могу написать главного. Тут всего важнее именно общая картина. Это картина террора по отношению к духовному началу. Это какой-то общий исход.
(Об исходе говорил мне и Ч. Айтматов, когда повел его на «Чучело». Кстати, вблизи восточный титан показался забытовленным, жена искренне была взволнована картиной. Он был как-то не вполне доволен. Говорил, что хочет видеть в фильме большее.)
Нам достались понятия духовности от старого, несовершенного, нищего и голодного мира. Сострадание и милосердие были единственным исходом. Так что, очевидно, наш мир должен родить какие-то новые устои духовного.
(Ой, как трудно! Как мало я знаю!)
Если можно — принципиальны,
Если можно — беспринципны,
В нашей сущности моральной
Слишком много лейкоцитов.
Воспаленный дух болеет
Злой тоской по идеалу
И на дне души лелеет
Черный флаг и вымпел алый.
Наши души, как старухи,
Наши демоны ничтожны,
Наши души — только слухи,
Наши демоны ничтожны.
Не хотим и не решаем,
Не умеем и не можем,
Очень многого не знаем,
И незнанье знаньем множим!
Убегаем и уходим,
Предаем и злобно трусим,
И полезное находим
В удивительном безвкусье.
Мы ученые невежды,
Наши знания наивны,
Мы теряем нить надежды,
Истины и перспективы.
Нам ничто святое слово,
И для нас на самом деле
Воскрешение Христово
Только сладкий день недели.
Только отдых от работы,
Только день хорошей пьянки,
Только лишние заботы,
Тяготы и перебранки.
Наша честь — сплошные дыры,
Износились идеалы,
И от
И от слова «зал» — вокзалы.
И от слова «друг» — предатель,
И от слова «вдруг» — предатель,
И от слова «иск» — искатель,
И от слова «вал» — ваятель.
Оборотень — образ мира,
Оборотень — образ века,
Образ нового кумира,
Образ античеловека!
30.09.84 г.
Цветы. Встречи. Выступления. Записки. Вопросы. Ответы. Цветы. За нас взялась область. Раменское. Подлипки. Жуковский. На область (40 районов — дали 2 копии (вот!) — сразу понятно, как делаются малые сборы). Что с тиражом — не ясно. Когда будет перепечатка — не ясно! Когда копии на «Мосфильме» — совсем не ясно. Надо ехать на студию, выяснить, попробовать сделать копию себе.
Были с Леной в «России». Один сеанс — в 14.00. Висит табличка «Все билеты проданы». А сеанс последний. Впервые вижу, чтобы с экрана снимали фильм, который идет с аншлагами. И, несмотря на это, за неполные две недели — четверть миллиона зрителей.
В понедельник узнаем, сколько зрителей посмотрело фильм.
Копии жуткие. Думать об этом не хочется. Московский прокат отдает фильм (уже несколько копий) профсоюзной киносети. (Вот так да!) И ведь никто не борется с картиной. Это инерция слухов и кулуарных разговоров.
Счастье у нас с привкусом горечи. И счастливо, и горько, и суетно, и глупо. Глупо — вот что самое обидное. Но и что-то печально-веселое во всем этом. Синичьи горы! Те самые Сини-чьи, которые назвали святыми ради строительства монастыря. А похоронили Пушкина — и Святые горы, которые вообще-то синичьи, и монахи врали, что они святые, оказались действительно святыми, ибо там — Пушкин. Ах, Синичьи горы, Синичьи горы! И как хорошо, что именно Синичьи! Веселые дела. Наши. Русские. Российские.
Говорю с утра до ночи. В общем, все толково. Лена хорошо говорит. А Железка в своем репертуаре. Я спросил его быть в Москве, помогать картине, делу, себе. Уехал в Тарусу. Спрашиваю, что делал. Печальный ответ художника: «Плевал в потолок, пытался что-то сочинять — не пишется». Вот как живут подлинные художники. А ко мне у него первый вопрос: «Как насчет денег?». Я: «О чем вы?» Он: «За вторую серию...» Я: «Как-то пока не думал».
Вот и все. Люди пишут письма. Хорошие. Но, собственно, чего я суечусь?
Сегодня рецензия в «Труде». Всем бы хороша, но ругает «костер» [135] . Это-де перебор и литературно. Почему-то не трогает. Не то хвалит, не то ругает. Какая-то хреновина все это.
Люди говорят — потрясение. Но ощущение, что плохо понимают картину. Как-то поверхностно. Понимаю, что это по первому впечатлению закономерно, но все равно печалюсь.
И все-таки буду, наверно, вспоминать об этом как о счастье. Только надо запомнить, что и как было. Счастье — это вовсе не много радости. В этот момент не до радости вообще. Но как бы то ни было — пора все это кончать. Не задерживаться, не засиживаться. Отдохнуть и сразу же снимать дальше.
135
Сцена сожжения детьми чучела.