Я послал тебе бересту

Янин Валентин Лаврентьевич

«Да прошай у Юрия полтини, да купи соли с Обрысием…»

Снова упоминается Юрий, на этот раз как возможный кредитор. У него нужно попросить денег на покупку соли. И снова назван Обросий, который, по-видимому, был новгородским ключником Онцифора.

«…А михи и серебра не добудеть до пути, пошли с Нестером сим…».

В этой короткой фразе несколько интересных деталей. Во-первых, становится очень ясным термин «скопить рубль», употребляемый в начале письма. Дело в том, что во времена Онцифора, в XIV веке, новгородцы не пользовались монетами. Чеканить монету в Новгороде качали лишь в 1420 году. Крупную торговлю, в которой денежные суммы исчислялись рублями, тогда обслуживали тяжелые слитки серебра узаконенного веса. А вот каким образом новгородцы выходили из положения, когда нужно было сделать мелкую покупку, историки и нумизматы

спорят до сегодняшнего дня. Что употреблялось взамен мелкой монеты — один из самых сложных вопросов истории русских денег XIII–XIV веков. Понятно, что когда мы встретились с выражением «скопить рубль», мы встретились и с этим сложным вопросом. Ведь «скопить» рубль можно лишь из чего-то, что заменяло монеты в ту пору, когда их еще не чеканили. Оказывается, скопить рубль можно было и серебром, и мехами. Вероятно, серебро было в виде обломков украшений и утвари или ненужных вещей, а мехов нужно было собрать на равноценную сумму.

Фотография грамоты № 354. Это первое письмо Онцифора Лукинича с его распоряжениями по хозяйству.

Если эти деньги не удастся собрать «до пути», то есть до установления зимнего или летнего пути, то, когда дороги наладятся, пусть их привезет Нестор. Нужно полагать, что на тот случай, если деньги будут собраны раньше, Онцифор надеется получить их одновременно с конями и солью, ожидая к себе Обросия. Очевидно, что письмо написано в распутицу, весной или осенью, когда дороги раскисли от грязи и стали непроезжими для обоза. А что Онцифор ждет к себе обоз из Новгорода, видно из следующих слов его письма:

«…Да пошли 2 коз и корякулю пятен, польсти, веретища, михи и медведно…»

Ну, разумеется, письмо написано осенью. Онцифор просит мать прислать ему теплые зимние вещи. Пусть мать отправит к нему «медведно» — медвежью шкуру, «михи» — меха, «веретища» — какие-то одежды, мать сама знает какие, «полъсти» — войлочные ковры. И — самое трудное место в письме! — «2 кози корякулю пятен».

На первый взгляд, это место письма как будто вполне понятно: две кожи пятнистого каракуля. Однако такое толкование сразу же натолкнулось на препятствие. Хорошо известное всем слово «каракуль», то есть дорогой мех среднеазиатского барашка, происходит от местности Каракуль возле Бухары и по своему значению, казалось бы, призвано стоять в нашем письме рядом с мехами, медвежьей шкурой и войлочными коврами. Однако в русском языке такого слова нет до очень позднего времени. Его не найти, например, в словаре В. И. Даля. А в языках народов Средней Азии, знающей каракулеводство с X века, каракуль назывался иначе. Может быть, слово «каракуль» в теперешнем значении употреблялось в русском языке изредка и в более раннее время, даже в XIV веке, но подтвердить это предположение нечем.

Возможно другое объяснение. В русском языке «каракулой» называется караковая, то есть темно-гнедая, почти вороная лошадь. «Каракулами» также назывались черные пятна у вороной лошади. А «козой» в некоторых диалектах русского языка называют мешок из шкуры, снятой с животного целиком или, как говорят, «дудкой». Не просит ли Онцифор прислать ему два таких мешка из караковых лошадиных шкур, которые в древности могли выполнять роль современных чемоданов или баулов. Если это так, что, в общем, мало вероятно, то нелегко представить себе человека, поднимающего чемоданы величиной с доброго коня.

Над Онцифоровыми «корякулями» еще потрудятся лингвисты и историки. Однако нам пора продолжить чтение его письма.

«…Вели у Максима у ключника пшенки попрошати. И диду молися, чтобы ихалы в Июриев монастир пшенки попрошал, а сди ее не надийся».

Это заключительная фраза Онцифорова письма, конец которого весь посвящен поискам «пшенки», пшенной крупы. Скажу откровенно; когда грамота № 354 была дочитана до этих слов, у всех участников экспедиции возникло сомнение, тот ли это Онцифор. Знаменитый государственный деятель, богатейший новгородский землевладелец — и вдруг разослал всю свою семью и челядь искать «пшенку»! И к Максиму-ключнику нужно за ней толкнуться. И деду неплохо бы собраться да сходить в Юрьев монастырь — может, там не откажут? Наверное, именно из-за этих сомнений первое письмо Онцифора Лукинича не включили даже в предварительную журнальную публикацию грамот 1958 года, в которой изданы куда менее значительные документы.

Сомнения полностью рассеяла работа Алексея Васильевича Кирьянова, реставратора древних предметов, археолога и историка земледелия, долгие годы связанного

с Новгородской экспедицией. А. В. Кирьянов, организовав экспедиционную лабораторию, обеспечившую первичную сохранность берестяных грамот и тысяч древних вещей изучал средневековое новгородское земледелие. Бывший агроном, он и в экспедиции все свободное время проводил в исследовании и подсчете добываемых из древних слоев зерен, которых за годы раскопок было найдено несколько миллионов. И вот, подсчитывая эти миллионы зерен, он смог установить судьбы разных сельскохозяйственных культур в разные века новгородской истории. Оказалось, например, что просо, которое было главной культурой в X веке, уже в XI веке стало энергично вытесняться рожью. В XII веке проса еще довольно много, хотя и меньше, чем ржи. В слоях XIII века его становится мало, а в слоях XIV и XV веков встречаются самые ничтожные количества проса. В эту эпоху пшено было дефицитным товаром, и любителям пшенной каши, даже если они принадлежали к числу государственных деятелей и крупнейших землевладельцев, не зазорно было искать его, возлагая надежды на богатейший Юрьев монастырь.

Мы с вами прочли первое письмо Онцифора. Кроме того, что его автор любил пшенную кашу, мы узнали о нем еще кое-что. Его письмо, посвященное хозяйственным заботам, проникнуто живыми чертами характера беспокойного человека, привыкшего вникать в каждую мелочь, все предусмотреть и приказать так, чтобы не осталось малейшей неясности в его распоряжениях.

Деревянные шахматы с усадьбы Онцифора.

Когда было написано это письмо? Девятый ярус, в слоях которого найдена грамота, данными дендрохронологии датируется 1340–1369 годами, то есть включает весь период известной по летописям деятельности Онцифора Лукинича. Ведь он впервые упоминается под 1342 годом, а умер в 1367 году. Однако обратите внимание на то, что в момент написания письма он находился в весьма неблагоприятных, стесненных обстоятельствах. Он не может послать сам двух рублей на покупку коней и полтины на покупку соли. Он нуждается в самых необходимых зимних вещах, не имея возможности раздобыть их там, где находится. По-видимому, есть достаточно оснований согласиться с предположением Л. В. Черепнина, что письмо написано Онцифором вскоре после событий 1342 года, когда он вынужден был бежать из Новгорода и скрываться от своего политического противника посадника Федора Даниловича, Именно в это время, когда сгорели городские усадьбы, в стесненных обстоятельствах находилась и вся его семья.

В том же тоне рачительного хозяина выдержано и второе письмо Онцифора — утратившая конец грамота № 358, также адресованная «госпоже матери»:

«Поклон оспожи матери. Послал есмь с посадницим Мануилом 20 бел к тобе. А ты, Нестере Прочиця, к пришли ко мни грамоту с ким будеш послал. А в Торжок приихав, кони корми добрым сином. К житници свой замок приложи. А на гумни стой, коли молотять. А кони корми овсом при соби… ере мир и овес такоже. А сказывай, кому надоби рож ли или овес…»

В письме нет имени автора. Но его почерк нам уже хорошо знаком по грамоте № 354. Это почерк Онцифора Лукинича. Есть в письме и другие родственные грамоте № 354 приметы. Один и тот же адресат — «госпожа мати». Снова упоминается Нестор, который должен прислать с кем-нибудь грамоту Онцифору. И снова подробнейшие мелкие распоряжения, адресованные ключнику Нестору или самой матери, — кому из них, это не совсем понятно. Кто-то из них едет в Торжок. Напомню, что по соседству с Торжком находится Медное — имение семьи Онцифора. По приезде в Торжок коней нужно кормить добрым сеном. К житнице следует приложить собственный замок, так будет надежнее. И на гумне нужно самолично наблюдать за молотьбой. А коней пускай кормят на глазах у адресата письма, чтобы видеть и контролировать конюхов. И еще какие-то оборванные распоряжения о ржи и овсе — то ли нужно найти на них покупателя, то ли ссудить ими обедневших крестьян.

Эта грамота также найдена в слоях девятого яруса. Судя по тому, что Онцифор посылает матери с «посадничьим Мануилом», возможно, с сыном посадника, — сравнительно небольшую сумму денег в 20 бел (это примерно пятая часть рубля), и этот документ относится к тому времени, когда каждый рубль наличных денег Онцифору требовалось «скопить».

Таким образом, оба собственноручных письма Онцифора возможно относить к началу его политической карьеры, к тому периоду, когда его семья переживала особые трудности. Но ведь характер человека лучше всего проявляется именно в трудных обстоятельствах, и этот характер прекрасно передан обоими автографами Онцифора Лукинича.