Я послал тебе бересту
Шрифт:
На помощь, как во многих случаях, приходит словарь В. И. Даля. В нем среди значений слова «хорь», кроме общеизвестного «хищный зверек» имеется еще и такое: «моль платяная». Вот теперь все встало на место. Можно догадываться, что «москотьем» назывались какие-то пушные товары, которыми Новгород на международном рынке действительно славился. Может быть, в понятие «москотье» входили также и кисти, что и породило впоследствии обозначение красильных припасов «москотильными»?
Как бы то ни было, а Семен просит попа Ивана пересмотреть его меха, хранящиеся в запертой на ключ коробке, — не начала ли их тратить моль? Но почему этим должен заниматься поп? На такой вопрос ответить очень легко. Мы и раньше знали, что каменные церкви в деревянном Новгороде служили не только для отправления обрядов. Они были надежными складскими помещениями, своего рода несгораемыми ящиками, которым доверяли различные ценности.
С расположенной
Имя Феликса повторилось в грамоте № 415: «Поклоно от Фовронее к Филиксу с плацомо. Убиле мя пасынке и выгониле мя изо двора. Велише ми ехате в гоородо или сам поеди семо. Убита есемо».
Грамота № 414. Письмо Феликса.
Что и говорить, документ не из приятных. Пасынок избил Февронью и прогнал со двора. И теперь Феликсу предстоит решать, звать ли ему Февронью к себе в город или ехать самому наводить порядок в ее семье.
Разумеется, найдя только эти две грамоты, мы смогли бы установить, что усадьба Ильинского раскопа принадлежала какому-то Феликсу, но кем был этот Феликс вряд ли возможно догадаться, если бы не находка на его усадьбе одного не совсем обычного предмета. В слоях первой половины XIV века здесь была поднята свинцовая печать. На одной ее стороне изображен кентавр, или, как его называли на Руси, китоврас. А на другой все пространство печати занимала надпись в три строки, выполненная изящным почерком: «Печать Филиксова».
Находка свинцовой печати дала исключительно важные материалы для характеристики Феликса. Дело в том, что свинцовой печатью в средневековом Новгороде мог пользоваться далеко не всякий человек. Право скрепления официальных документов свинцовыми печатями было строго ограничено. В число лиц, пользовавшихся таким правом, входили князья и княжеские тиуны, архиепископы и владычные наместники, посадники, тысяцкие, «тиуны новгородские» и некоторые другие высшие должностные лица. Находка печати с именем Феликса говорила, что ее владелец принадлежал к высшей государственной администрации Новгорода. Его имя можно попытаться найти в письменных источниках. И такая попытка сразу же увенчалась успехом.
Печать наместника Феликса. Увеличено.
Договор Новгорода с немецкими купцами, заключенный 17 мая 1338 года, начинается следующими словами: «Да будет ведомо всем людям, которые эту грамоту слышат и видят. Приехали заморские послы, от Любека господин Маркворт фан Косфельде, от Готланда господин Венемер фан Эссен, а от великого князя Филипп, от новгородцев Андрей, и Филипп, и Павел, и Анисим, и Микула, наместник Феликс…». Эта грамота сохранилась лишь в немецком варианте, где титул Феликса записан в его искаженном русском звучании: «месеник». Если бы до нас дошел русский вариант, в нем наверняка было написано более определенно, чьим именно наместником был Феликс. Однако можно догадываться и по немецкому тексту, что он не был наместником великого князя: от имени великого князя в переговорах участвовал Филипп. Значит, он мог представлять интересы или архиепископа, или же светской республиканской власти Новгорода. Чьим же все-таки наместником он был?
Думается, что ответ на этот вопрос дает грамота № 417, найденная уже в 1963 году в слоях начала XIV века: «Приехав и(з) Заволоцея, носили серебро Климець с племенъм на заветре по Петрове дни. Носиле Фодорку Слепеткову с з братею. А серебром хо(ди)л Григорей Фларев, Давыд Попов, Матвей Кенище, Лука Онишков, Софрон М(а)шкин».
О чем здесь идет речь? Из Заволочья — так в Новгороде часто называли Двинскую землю — пришли с серебром какой-то Климец и его родственники на другой день после Петрова дня, то есть 30 июня. Это серебро они передали какому-то Федорку Слепеткову. И тут же перечислено все «племя» Климеца, ходившее за Волок. Чтобы разобраться в смысле этого необычного документа, сравним его с некоторыми статьями договорных грамот, которые Новгород заключал с приглашенными на новгородский стол князьями. Вот, например, ближайший по
За Волоком, в «новгородской волости», дани для князя собирались не княжескими людьми, а самими новгородцами, контролировавшими все доходы со своих колоний. За данью ездили не раньше Петрова дня. Любопытно что сбор дани на Петров день сохранялся в русской деревне в виде пережитка даже в начале XX века: к этому дню в деревнях накапливали разные припасы для пастухов, попов, бобылок и солдаток, типа грамота и является, по всей вероятности, памятной запиской о выплат княжескому уполномоченному надлежащей суммы заволочскои, то есть двинской дани. А если это так, то владелец усадьбы, раскапываемо Ильиной улице, имел какое-то отношение к сбору дани с Двинской земли. Однако мы уже знаем, что здесь жил наместник Феликс. По всей совокупности свидетельств о нем мы должны связывать с ним наместничество в Двинской земле.
Знакомство с собранными в Новгороде свинцовыми печатями древних пергаменных документов обнаруживает существование наместников новгородского архиепископа, ведавших целыми областями Новгородской земли Известны печати ладожских, новоторжских и двинских наместников архиепископа. Казалось бы, вопрос о том, чьим наместником был Феликс, легко решается ссылкой на эти печати. Феликс связан с Двиной, он наместник, существуют двинские наместники владыки — значит, Феликс и был владычным наместником на Двине. Однако в действительности вопрос далеко не так прост. Оказывается, Новгород выделял владыке в управление не больше одной области одновременно, причем сам выбор такой области определялся необходимостью скрепить их принадлежность Новгороду высоким авторитетом архиепископа. В 1282 году ладожане попытались отложиться от Новгорода, в ответ новгородцы сделали Ладогу наместничеством архиепископа. После событий 1316 года, когда спор между Новгородом и Тверью о Торжке достиг наивысшей остроты, наместничеством архиепископа вместо Ладоги стал Торжок. А когда с конца XIV века объектом борьбы между Новгородом и Москвой стала Двинская земля, вместо Торжка архиепископ получил в управление Заволочье. Значит, во времена Феликса двинскими делами занимался не владыка, а новгородские посадники, и сам Феликс был не владычным наместником, а наместником боярского правительства Новгорода.
Вот какую интересную усадьбу открыли археологи в Ильинском раскопе. В других собранных здесь грамотах было немало важных подробностей новгородского быта. Из грамоты № 420 мы узнали, сколько стоили в XIII веке бобровые шкуры: «От Панка к Захарьи и ко Огафону. Продал есмь сорок бобров Миляте на десяти гривн серьбра. Олна же взьмь серебро, тоже дай бобры. А дай серебро Захарьи». Найдя грамоту № 421, посочувствовали новгородцу XII века Братяте, которому пришлось уплатить громадную сумму в 20 гривен в виде штрафа за преступление, совершенное его скрывшимся от расплаты сыном Нежилой. Такая колоссальная сумма, равная килограмму серебра, как это показывает обращение к древнерусским памятникам законодательства, могла быть штрафом за нанесение серьезного увечья или за убийство неверной жены: «Пойди, сыну, домове, — пишет Братята Нежилу, — свободне еси. Паки ли не идеши, а послу на тя ябьтьник. А заплатил 20 гр(и)вен, а ты св(о)бо(де)нь» — «Пойди, сын, домой. Если же не пойдешь, пошлю за тобой ябедника. А заплатил я 20 гривен, а ты свободен». Напомню, что «ябедниками» в Новгороде назывались судебные приставы. Поскольку сын скрылся, Братяту заставили принудительно заплатить за него штраф. Теперь Братята узнал, где скрывается его преступный сын, и требует его к себе.
Осенью 1963 г. работы на Ильинском раскопе — он достигал тогда площади в 600 квадратных метров — остановились на уровне напластований начала XII века. Откровенно говоря, раздумывая о перспективах следующего года, мы не чувствовали твердой уверенности в том, что наступающее лето может значительно пополнить число берестяных грамот. Предстояло исследовать древнейшие пласты, отложившиеся в первые столетия истории Новгорода. В них можно было надеяться найти документы исключительной важности, поскольку известные сейчас русские письменные памятники тех времен вообще-то можно пересчитать по пальцам. А можно было и ничего не найти. На огромном Неревском раскопе за двенадцать лет работы обнаружено всего семь грамот, твердо датируемых XI веком, и из них только одна целая. Да еще семь грамот там датируются рубежом XI и XII веков. Но ведь на Неревском раскопе и исследованная площадь равнялась десяти тысячам квадратных метров, а здесь всего лишь шестистам — в шестнадцать раз меньше. Разделите семь на шестнадцать и вы увидите, как мало у нас было оснований надеяться.