Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика
Шрифт:
Нас такая «история» не удовлетворяла. Мы сомневались в правдивости многих фактов, так как среди нас было много непосредственных участников этих событий.
Один из слушателей первого набора, полковник Голубев, решил изучить «гениальный» план Сталина по разгрому Деникина по историческим документам. Этим планом в графической художественной форме в виде схем-плакатов были украшены все стены Академии и учебные кабинеты. Просидел он в архиве целый месяц и не нашел ни одного документа, принадлежащего Сталину. Но он нашел постановление Политбюро РКП (б) о нанесении удара через Харьков – Донбасс и на Ростов,
Результаты своих поисков Голубев доложил на заседании военно-научного общества Академии и указал, что никакого плана Сталина по разгрому Деникина в природе нет и не было. Скандал! Значит, нужно теперь было сдирать со стен эти красивые схемы-плакаты!
Это сообщение Голубева было сенсацией. О ней заговорили не только в Академии, но и среди гражданского населения Москвы. Первые несколько дней в Академии все было спокойно. Видимо, политическое руководство растерялось и вырабатывало план защиты фальсифицированной исторической науки.
И вот начался разгром. Комиссар Академии Фурт мобилизовал весь политический и партийный аппарат и начал «разъяснять». Начались непрерывные заседания партбюро, партгрупп. На этих заседаниях усиленно прорабатывали Голубева. Когда цикл «теоретического» разоблачения закончился, начались «оргвыводы». Голубев исчез.
Но «бдительная» площадь Дзержинского знала, что «сомнениями» был заражен не один Голубев. Началась генеральная чистка Академии. Были арестованы лучшие преподаватели и военно-научные кадры: Свечин, Верховский, Вакулич, Алафузо, Малевский, Жигур, Михайлов и многие другие. Обезглавлены были все кафедры. Все теоретические разработки «врагов народа» были уничтожены. Учебный процесс был парализован. Новый начальник Академии комбриг Шлемин, назначенный вместо арестованного комкора Кучинского, делал героические усилия для восстановления нормального учебного процесса. Лучшие по успеваемости слушатели первого выпуска были назначены преподавателями. Это полковники Маландин, Ярчевский, Сухомлин, Курасов, Баграмян, Скоробогаткин, Протас, Костин, Шимонаев, Рухле, Бейкин, Гастилович, Корнеев. Полковник Вейкин был назначен начальником нашей учебной группы.
Дольше всех продержался в Академии начальник кафедры оперативного искусства Иссерсон, но вскоре и его постигла такая же трагическая судьба.
Иссерсон был человеком свободного творческого ума. Нигде в его трудах я не находил ссылок на полководческую гениальность Сталина. Как известно, невежество не терпит соседства светлых умов. Началась кампания против Иссерсона, затем и он попал в сонм «врагов народа».
Я был тогда парторгом учебной группы. Старостой был полковник Миша Шарохин. Комиссар Академии генерал-полковник Фурт созвал парторгов на совещание, и секретарь партбюро Академии (фамилии не помню) поставил перед нами вопрос об Иссерсоне как о человеке, который преподавал оперативное искусство с «чужих позиций». Нам предлагалось «повысить бдительность».
Мы недоумевали, переглядывались между собой. Как в детской игре в «телефон», шептали друг другу:
– Как повысить? Бдительность в какой области?
Мы знали, что книга Иссерсона «Глубокая операция» пользуется
Но мы не могли и выступать за него. Все очень хорошо знали, что защищать человека, намеченного сверху как «враг народа», смертельно опасно. Защитники попадали в один лагерь с подзащитными. Поэтому мы пошли по линии наименьшего сопротивления: когда ставился вопрос об исключении из партии, мы подавляющим большинством голосовали против.
Двое суток комиссар Фурт и партийные «вожди» мучили нас на партийных собраниях. Но нужного им решения так и не добились.
Несмотря на молчаливое сопротивление широкой партийной общественности, Фурт решил расправиться с Иссерсоном на партбюро.
Я помню хорошо это постыдное заседание партбюро Академии с активом и до сих пор испытываю чувство стыда. «Штатные» докладчики якобы с позиций марксизма-ленинизма пытались найти в трудах Иссерсона порочащие его идеи. Но профессор Иссерсон был человеком эрудированным и одного за другим «патентованных марксистов» «сажал в галошу». Но невежды не смущались. Они переходили наличные оскорбления, на передергивание слов и фраз и на обычную клевету «по слухам». Этими нечестными приемами они довели Иссерсона до слез…
Мы, слушатели, не могли выдержать такого измывательства над человеком и ученым, которого уважали. Один за другим мы покинули заседание партбюро. Ушел и я. Не знаю уж, как голосовали за исключение, но факт тот, что Иссерсон исчез. Советской военной науке был нанесен еще один тяжелый удар.
Среди слушателей царило недоумение, а порой почти неприкрытое озлобление против партийно-политического руководства, в особенности против невежды Фурта, а потом и Гаврилова, организовавших и проводящих разгром преподавательских кадров Академии.
Вслед за первым туром арестов преподавателей последовал второй тур – арестов уже слушателей. Основной удар был направлен на ведущий второй курс. Он создавал общий протестующий тон. В результате «чистки» из 150 слушателей ко дню выпуска осталось всего 42 человека. Остальных или просто выгнали из Академии, или направили в концлагеря.
Наш второй курс каким-то чудом погрома избежал. В этом нужно отдать должное Мише Шарохину, члену партбюро Академии, и секретарю курсовой парторганизации Сафонову. Они на партбюро категорически отвергали все обвинения и грозились не поддержать их среди слушателей.
Попал под этот удар и наш начальник группы полковник Вейкин. Однажды я встретил его в штатской одежде в Академии и был очень удивлен этим маскарадом. «Что, думаю, за таинственное переодевание?»
Спрашиваю его, в чем, мол, дело? Он говорит, что его уволили из Академии и он где-то устроился заведующим гаражом.
Вейкин был тогда беспартийным. Со слезами на глазах он рассказал мне свою историю и попросил как парторга побеседовать со слушателями и дать ему отзыв о его работе в Академии. Может быть, наша характеристика облегчит его судьбу.