Я пришел убить хорвата
Шрифт:
— Слов нет, мусульмане и в самом деле немало зверствовали в захваченных сербских районах. Женщин убивали, детям разбивали головы, взяв их за ноги и ударив о стенку, беременным женщинам вспарывали животы и вырывали неродившихся младенцев… И это еще не все! Проводилась в жизнь программа поголовного омусульманивания отбитых у сербов территорий. Для этого насилию подвергались ВСЕ женщины от четырнадцати до сорока лет, чтобы они рожали детей от поклонников истинной веры… Так что у сербов имеются реальные основания для того, чтобы
Это не ответ, — оборвал я его. — Взаимоотношения между людьми, и уж подавно между народами, не должны строить по принципу «сам дурак» или «на себя посмотри». Что бы ни делали они, мы не должны опускаться до того свинства, которое творят твари в образе человеческом, причем, надо учесть, что подобные твари имеются не только у них, но и у нас…
Внутренний спор грозился скатиться в схоластику. Потому я оборвал сам себя.
— Нельзя так, Костя, — вслух сказал я сам себе. — Так нельзя.
Надо думать о главном. Нужно определиться в главном. Только тогда может появиться мысль о том, как выбраться из того безнадежного тупика, в который меня загнали обстоятельства.
Итак, вот главное: человеку, который обратился ко мне за помощью, независимо от причин, по которым ему нужна моя поддержка, грозит опасность. И в моих силах, по всей видимости, ее, эту опасность, предотвратить. И думать о том, как оправдать в собственных глазах свою бездеятельность, непорядочно и недостойно.
Такая постановка вопроса меня устроила, она мне понравилась.
Тогда я поднялся с топчана, на котором сидел все это время, и подошел к двери.
На мой решительный стук дверь распахнулась сразу, будто все тот же, хорошо говоривший по-русски, часовой только и ждал моего сигнала.
— Мне нужно немедленно поговорить с Радомиром, — торопливо выпалил я.
Серб ответил тотчас, как будто все это время, пока сидел у двери, ждал от меня именно этой просьбы.
— Радомира сейчас нет. Когда он уходил, сказал, что вернется только к вечеру.
Черт! Наверное, только он мог бы мне сейчас реально помочь… Ну а к кому еще можно сейчас обратиться?
Воик терпеливо ждал, выжидательно глядя на меня.
— Тогда мне срочно необходимо увидеться с воеводой Громаджичем.
— Его тоже нет, — все с той же готовностью отозвался часовой. — Он тоже будет к вечеру. А то и сутра.
«Сутра» — это значит завтра. Оба отсутствуют и оба исчезли до вечера… Странное совпадение.
— Они что, вместе уехали?
На этот раз часовой стоял молча, просто глядя мне в глаза. В самом деле, он не обязан отвечать на подобные вопросы арестованному. Я должен быть ему благодарен уже за то, что он хоть что-то мне сказал. В этом пункте воинские уставы, наверное, всего мира сурово-похожи: часовой не должен разговаривать с задержанным или арестованным.
Что же делать?
— А кого-нибудь из наших, из русского отряда, ты можешь сюда позвать?
И снова ответ прозвучал тут же, будто был заготовлен заблаговременно.
— Только с разрешения воеводы.
А его нет, и будет он «сутра»… Понятно. Заранее подготовленный замкнутый круг.
— Слушай, друг, — сменил я решительный тон на просительный. — Ну что тебе стоит наших позвать? Я же не преступник какой-то, в самом деле, чтобы меня в строгой изоляции держать…
Тут часовой и выдал:
— А я не знаю, что ты натворил. Только мне настрого приказали не допускать никаких контактов тебе с кем бы то ни было.
Вот даже как! Значит, Славко заранее предвидел, что я буду искать такие контакты! И принял меры, чтобы их, этих контактов, не допустить! Та-ак… Значит, мои подозрения оказались не безосновательными!
Как же быть?
— Но хоть записку ты можешь передать?
Насчет записки, как нетрудно было догадаться, его не предупредили. И часовой растерялся, у него растерянно забегали глаза. Уловив его растерянность, я начал додавливать.
— Ты не переживай, друг, в ней будет всего несколько слов. И в ней не будет никаких планов побега. Только одна личная просьба — и все. Ты даже сможешь ее прочитать, я разрешаю… Только передай. А когда я выйду отсюда — с меня магарыч.
Слово «магарыч» слишком по-русски своеобразно, чтобы попытаться его перевести на сербский. Однако часовой понял его и так.
— Давай, — решился он. — Передам с кем-нибудь. Только быстро!
Естественно!
— Дай ручку и бумагу.
— Ипичку матери, — выругался часовой.
И торопливо полез в карман френча. Мелькнула шальная мысль: сейчас скрутить его — и ходу!
Справлюсь без труда… И куда побежишь? — одернул я себя. Бежать-то тебе просто некуда! Это ж надо: такая большая Земля. И нет на ней ни единого уголочка, где я смог бы укрыться! Одно слово: человек без паспорта…
— Держи! — часовой протянул мне свой блокнот и шариковую ручку.
— Спасибо.
— Давай-давай, быстрее!
Быстрее… А что написать-то? Могут ведь, даже не могут, а обязательно прочитают ее посторонние. В том числе и Славко, который, вполне возможно, никуда не уехал, а просто не желает со мной встречаться, выдерживает в изоляции, дает время и возможность одуматься. А то и некий безвестный мне местный «особист», который занимается моим «делом».
«Ромка, прошу тебя, береги ее. Константин.» Поймет ли он, что я имею в виду? Вернее, кого? Должен понять. Сюда бы еще про опасность, которая угрожает Мириам, добавить, да только тогда записка точно не попадет по назначению… И я подчеркнул слово «береги» и поставил после него жирный восклицательный знак.