Я признаюсь во всём
Шрифт:
— Нет, — сказал я.
— Тогда спокойной ночи.
— Спасибо, — сказал я. Он ушел.
Я вошел в купе и закрыл за собой дверь. Обе постели были уже заправлены. На верхней полке лежала Иоланта.
— Добрый вечер, — сказала она. Она курила и не смотрела на меня.
— Добрый вечер, Иоланта.
— Теперь меня зовут не Иоланта, — ответила она и выпустила облачко дыма.
— Не Иоланта? А как же тогда? — вежливо поинтересовался я. У меня было ощущение, что я в любой момент могу упасть в обморок от боли.
— Меня зовут Валери.
— Красивое имя, — с улыбкой сказал я,
— А фамилия — Франк, — продолжила она. — Валери Франк. Я твоя жена.
Снаружи носильщики перекрикивались друг с другом, раздался свисток поезда. Я склонился над раковиной напротив зеркала.
— Мордштайн тебе все рассказал?
Она кивнула.
— Ты его знаешь?
— Да.
— Ты ходила к нему?
— Нет. Он позвонил мне и сказал, что ты собираешься уехать.
— А твои бумаги — тоже от него?
Она опять кивнула.
— Где ты взяла деньги, чтобы ему заплатить?
— Он дал мне в кредит, — сказала она.
Снаружи хриплый голос из громкоговорителя сообщил, что скорый поезд на Вену отправится через несколько минут с третьей платформы. Просьба закрыть двери и отойти от поезда.
— Где ты была в последние дни? — тихо спросил я.
— В смысле?
— Я пытался найти тебя.
— Сожалею.
— Почему ты это сделала? — спросил я. Я почувствовал, как тронулся поезд. — Зачем ты пришла сюда? Зачем ты сделала фальшивые документы?
— Потому что я хотела уехать, — сказала она. — Далеко. Как можно дальше. Ты ведь тоже этого хочешь, не так ли?
— Да, — сказал я, — я тоже хотел этого.
— Теперь не хочешь?
— Я хотел уехать один.
Она внимательно посмотрела на меня:
— Без меня?
— Да.
— Так не пойдет, Джимми, — сказала она. — Ты должен меня взять. Ты увидишь, что нам будет хорошо. Ты увидишь, что будет прекрасно. Разве раньше не было прекрасно?
— Было.
— И опять так будет.
— Но я не хочу.
— Тогда тебе надо выйти, позвать полицию и сказать, что я путешествую с фальшивыми бумагами, потому что хочу быть с тобой…
— …потому, что господин Мордштайн рассказал тебе, что у меня много денег, — сказал я.
— Это ты тоже можешь сказать полиции, — сказала она спокойно.
Опять загудел свисток локомотива.
Я смотрел на столик у окна. Там лежала белая роза на длинном стебле.
— От кого роза?
— От господина Мордштайна. Он подарил мне ее на прощание. А что?
— Просто так, — сказал я.
Она сунула руку под подушку:
— Да, вот твое настоящее удостоверение личности. Мордштайн передал мне его для тебя. А то надо выбросить. В нем написано, что ты не женат.
Она подала мне желтый документ.
— Спасибо, — сказал я. Затем достал из кармана прежнее удостоверение и выбросил его в окно.
Иоланта смотрела на меня:
— Джимми…
— Да?
— Деньги, которые у тебя неожиданно появились, украдены, да?
— Да, — сказал я. — Я обманул банк. В понедельник они начнут меня искать.
Она кивнула:
— Я так и думала.
Я сел на нижнюю постель и снял обувь.
— Джимми…
— Да?
— Ты немного сумасшедший, Джимми, правда?
— Я думаю, да.
Я встал, снял рубашку
— Джимми…
— Да?
— Я думаю, я тоже сумасшедшая. Ты меня ударишь, если я что-то скажу?
— Нет, — пробормотал я. — Не ударю. Что случилось?
— Я люблю тебя, — хрипло сказала она.
Я надел пижаму и выключил свет.
Я лег на нижнюю полку. В купе было темно, только через щелку в оконной шторке пробивался непостоянный свет. Я лежал тихо, голова болела еще сильнее.
— Джимми, — сказал ее голос.
— Да?
— Когда мы будем на границе?
— Не знаю, — ответил я.
Колеса вагона ритмично стучали.
Мы ехали очень быстро.
Часть II
1
Сегодня у нас 14 февраля.
Я лежу в постели, и доктор Фройнд запретил мне писать. Он бы очень рассердился, если бы узнал, что я тем не менее пишу. Я должен это делать, потому что я хочу довести все до конца. Теперь я знаю, что у меня не так много времени. Еще один-два таких приступа, какой я пережил неделю назад, — и все, морфий мне тоже уже не помогает. После такого умереть будет за благо. Приступ, который свалил меня в постель, был не первым, но самым ужасным. Он наступил совсем неожиданно. Я как раз дописывал последние строки моего отчета о встрече с Иолантой в спальном вагоне поезда на Вену, когда начались эти головные боли.
В последнее время головные боли полностью поменяли свой характер. Когда они наступают, я нахожусь в почти бессознательном оглушенном состоянии в течение нескольких дней. Морфий снижает интенсивность болей, но усиливает глубину затуманивания рассудка. В подобном полусне, со свинцовыми членами и стуком в висках, я находился уже целую неделю.
Сегодня мне впервые стало лучше.
Доктор Фройнд трогательно заботится обо мне, он часами сидит около меня и слушает мои путаные лихорадочные речи — кажется, на этой неделе у меня возникла постоянная потребность поделиться своими мыслями. Вероятно, это заменяет мне прерванное писание. Это писание в течение четырех недель с утра до вечера — я уже написал первую часть моей исповеди — и стало причиной моего слома. Я просто перенапрягся. Доктор Фройнд был того же мнения.
Я позабочусь о том, чтобы вы таким образом — преднамеренно и бессмысленно — не лишили себя жизни, — сказал он.
Разумеется, мне было нетрудно уверить его в смехотворности этого заявления. Он вынужден был добавить, что его намерение ни в коем случае не может привести к какому-то успеху. Он вообще беспомощен в том, что касается его отношения ко мне. Я уговорил его на целый ряд незаконных поступков. Он до сих пор не сообщил обо мне в полицию, к тому же я совершенно открыто сказал ему, что принимаю морфий. Он не знает, что ему делать. Это очень беспокоит его, я вижу. В итоге мы пришли к решению, что я не буду писать, пока я опять не почувствую себя относительно хорошо, и что потом я буду насколько возможно щадить себя и сокращу рабочее время до четырех часов в день, а в остальное время буду отдыхать. С этим я согласился. Хотя это тоже, конечно, в своей сути было в высшей степени смешно.