Я рядом
Шрифт:
С Иваном они иногда встречаются, в одном городе живут всё-таки и в одни и те же учреждения на поклон ходят. Но, хоть и не держит он зла на неё, а не восстановить той влюблённости детской, как ни пытайся. Даже не друзья больше, так, знакомые.
Вечера ей тяжело даются, когда Катерина из дому к друзьям или к любимому, а она одна остаётся. Листает, не всматриваясь, журналы женские, и хоть волком вой от одиночества. Не выдержала, позвонила Ивану.
— Вань, ты ещё хочешь меня на свидание пригласить? — а сама думает: «Зачем?» А потом: «Да чтоб одной тут не сидеть! Чтоб слёзы не лить о своей женской доле».
***
Глядя на Сашу, которую Иван нежно за руку держит, горько улыбнулся Евгений. Тяжело ему, но
Мария уже давно покинула их. Нечего ей, неживой, слоняться тут по земле. И детей тех больше не видел он. Может, что изменилось, — ему не ведомо, но надеялся, не появятся больше.
Иван попросил остаться у Саши сегодня, когда уже до дома её подвёз, когда она из машины вышла, на руку его опираясь, тихо так, в глаза ей глядя, попросил. Что ж, значит, снова сегодня Евгению бродить в ночи по округе...
***
Ольга и Константин Федотовы, их попросил Иван принять когда-то вне очереди, ловили каждое Сашино слово. Муж был совершенно спокоен, хоть и с надеждой смотрел на доктора, а Ольга заметно нервничала. Понятно, мужу что, баночку в руки и несколько минут удовольствия в отдельной комнате. А ей на стол ложиться, а вдруг это больно? Но ребёнка своего, родного, под сердцем выношенного, хотелось очень. И это желание пересиливало и страх и предупреждение Александры Николаевны, что возможно, с первого раза не получится и придётся ещё несколько раз всю процедуру повторять.
Нервничая, одетая в странную и смешную больничную рубашку, Ольга легла на стол. Сегодня с помощью пункции достанут из неё яйцеклетки, а через несколько дней снова сюда, снова к Ковалёвой на стол. Иногда Ольга думала, что можно бы и из детдома ребёночка взять, самого маленького, какого получится. Не раз поднимала с Костей эту тему, но тот говорил, что не сможет чужого полюбить. Ему важно знать, что ребёнок, которого будет растить, именно их — половина от него и половина от неё.
Забор материала провели удачно, Саша была довольна. Но, по сравнению с тем, что последует дальше, это пустяки. Важно, чтобы выжил, прижился. Забрав драгоценные клетки, Александра удалилась в лабораторию. А там быстро, не теряя ни единой важной секунды, переместила яйцеклетку Ольги в чашу Петри, добавила уже приготовленный питательный раствор для клеток, и взяла обработанный вклад в будущее от Константина. Как только этот бульон жизни был готов, поставила его в тёплую камеру. Закрыла крышку и, наконец, выдохнула.
— Пожалуйста, — прошептала, — не подведи! Будь сильным и порадуй своих родителей!
Спустя 72 часа она вновь находилась в этой лаборатории. Склонилась над той самой чашей и в микроскоп рассматривала содержимое. Яйцеклетка делилась, Саша улыбнулась, настроение поднялось. Евгению тоже было радостно, он даже гордился ею. Сзади послышался скрип двери, Саша обернулась, он тоже. Никого не увидев, женщина вернулась к наблюдению и последним приготовлениям, — до прихода Ольги остаётся не так уж много времени. А Евгений застыл. Дверь и не открывалась. А может, и открывалась. Важным было то, что к нему подходила девочка, та самая, из троих.
— Помоги мне.
Вот и всё, что она сказала. Ему, — знала, что услышит. Маленькая, худенькая, некрасивая. И знала, что некрасивая, — даже этот отпечаток знания был на детском личике. Смотрела снизу вверх, а взгляд — не поймёшь, то ли просящий, то ли недобрый.
— Не бойся, я её не обижу. — это снова девочка сказала.
— Тогда чем я могу тебе помочь? — он уже даже не удивился, разве что тому, что одна была. — А где друг?
— Мы поссорились.
Евгений поднял удивлённо бровь: вот так мир, не только люди... Тут же вспомнил одну знакомую неживую по имени Мария, и догнала мысль: чему я удивляюсь?
— Как? — это всё, что спросил.
— Как сможешь. Объясни ей, что я не
Внутри у Ангела боролись два совершенно противоположных чувства, два разных взгляда. С одной стороны, он понимал, что жить — нужно. Таков твой путь. Вытерпишь — молодец, не тело главное. Есть дороги, которые нужно пройти, и как не беги от них, всё равно вернёшься, пока не заставишь себя. Или пока не пройдёшь их сам того не понимая, думая, что сделал себя сам, что поменял судьбу, а на самом деле — лишь отсрочил и сменил декорации. А дорога всё та же, твоя, никому другому не отдана и не исчезла в небытие. С другой стороны, смотрел на это существо, — ещё не человек, но уже столько боли и отрицания внутри, и страх — быть непринятой, отвергнутой, одинокой. И главное — нелюбимой. Разве такого хочет себе душа, обречённая появиться в теле девушки. И кто он такой, чтобы решать сейчас быть ей или не быть? Чтобы выносить свой приговор? Да, не ему решать и наказывать её.
— Хорошо.
— Я тут, — сказала девчонка, кивком подбородка указав на сосуд, содержимым которого так занята была Саша.
Евгений посмотрел туда же, потом на Александру. Сглотнул, будто у него, как у человека, ком в горле стоял.
— Я здесь подожду, ладно? — спросил всё тот же детский голос.
Евгений кивнул. Девочка отошла подальше от них и отвернулась, задумчиво сосредоточив своё детское внимание на множестве странных предметов, расставленных на лабораторных столах. А он присел рядом со своей Александрой. До руки её дотронулся, смотрит сбоку на профиль её — тяжело. Странные чувства, смешанные. И тяжесть странная. Но лучше так.
— Милая, услышь меня. Сашенька! Там ошибка! В этой чаше — ошибка. Не твоя, но ты можешь исправить. Она не хочет быть такой. Дай ей другой шанс. Они могут попробовать снова, и всё получится. Слышишь? Пусть придут ещё раз и всё будет по-другому. А то, что здесь — нужно уничтожить.
Саша перестала смотреть в микроскоп. Ей стало вдруг нехорошо. Какое-то смутное предчувствие чего-то, что не имеет формы, названия, даже обличия, но чувствуется, как неправильное. Взяла в руки чашу, смотрит на неё и не может понять — что не так? Почему? Почему вдруг какие-то мысли заполнили разум и подговаривают её, что там, на дне — чужая боль, несчастье? Как проверить? Ещё не научились они выявлять болезни и отклонения на такой изначальной стадии, но поддаться эмоциям... Разве это по научному? Интуиция... На лбу выступил пот, бросило в жар, нет больше радости. Смотрит на чашу и боится её. Того, что внутри. Ой, как нехорошо, ком внутри и отвращение. Какое-то непонятное, не поддающееся описанию. Мысли спутались, голова кружится, руки дрожат... Саша встала, вместе с чашей подошла к умывальнику, что тут же, в лаборатории, склонилась над ним. Плохо... Смотрит на то, что в руках и себя не помня — вылила, чашу трясущимися руками вымыла под краном, в умывальник бросила, предплечьями на холодную керамику опёрлась. Пальцы судорожно сжимают скользкие белые, холодные края раковины. Сашу стошнило. Всё ещё дрожа, умылась. Распрямилась и подошла к зеркалу. Смотрит на бледную женщину, что отразилась в зеркале, и не может поверить в то, что только что сделала.
Евгений положил руку ей на спину, погладил.
— Прости, — прошептал, — но так надо было.
Он обернулся, чтобы сказать девочке, что всё закончилось, но не увидел никого.
***
Вечером женщина наслаждалась полумраком комнаты, расслабленная поцелуями мужчины после этого трудного дня. Она положила голову ему на грудь, он нежно поглаживал любимой спину, иногда поднимая руку до волос и пропуская меж пальцами шикарный водопад золотисто-русых локонов.
— Знаешь, мне сегодня так плохо было. Накатило как-то неожиданно. Я подумала, что беременна. — рука мужчины застыла в воздухе так и не опустившись вновь на спину нежной и желанной, что доверчиво поверяла ему свои женские страхи. — Испугалась. И знаешь, я сегодня из-за этого, наверное, такое ужасное сделала — я уже готовый зародыш в сток вылила. Понимаешь? Чужого ребёнка, чужую надежду... Простить себя не могу.