Я сделаю это сама

Кальк Салма

А надета на мне была какая-то рубашенция, длинная, из плотного льна. Откуда только взяли?

Я попыталась встать – и ничего у меня не вышло. Голову от подушки ещё оторвала, а вот дальше – уже нет. Ничего себе я обессилела-то!

– Ой, шевелится! – вдруг услышала я.

Шторка заколыхалась, в мой закуток заглянула круглолицая голова, вроде принадлежащая девочке.

– Неужто? – спросила женщина постарше, в годах, если судить по голосу.

Тяжёлые шаги, шторку отдёрнули.

– Жива, болезная? Или

тебя того, величать вашей милостью? Или как там у вас принято?

Женщина габаритная, в рубахе и юбке, голова платком повязана.

– Чего? – я решительно не понимаю, о чём она.

– Как звать-то тебя, помнишь?

– Женя… Евгения Ивановна Белохвост.

– Чего? Ну и имена у вас там, в вашей этой, как её, в общем.

– Чего тебе не так? Имя как имя. Сама-то кто? – что-то я не была готова демонстрировать вежливость, терпение и хорошее воспитание.

– Пелагея я, Воронова вдова, - сообщила женщина.

– Скажи мне, Пелагея, будь ласкова, муж мой где?

Та вытаращилась, будто я спросила её о чём-то несусветном.

– А я почём знаю, где? Ты без мужа была, при тебе были две бабы да сундуки, и всё, не было никакого мужа!

Чего? Какие две бабы, какие сундуки?

– Мы в Хакусах?

– Мы в Поворотнице. Знать не знаю ни про какие Ха…

– Хакусы. Там источники, минеральные. Турбаза. Или как оно там называется.

– Целебные источники далеко на севере, это нужно с местными договариваться, чтоб попасть. А тебе сейчас не с руки, я думаю. Ноги не держат – а туда же, бежать.

Я ничего не понимала.

– Но мне туда нужно, там должен быть мой муж. Евгений Ильич Белохвост, «Домо-Строй», слышала о таком?

– Отродясь не слышала, - покачала головой Пелагея, и опустила шторку. – Меланья, сбегай до берегу, скажи приезжим – очухалась их барыня.

Топоток ног, дверь скрипнула – кто-то, какая-то неведомая Меланья, побежала до берегу. Мне ж нужно было не до берегу, а до некоторых первейших надобностей.

– Пелагея, - проскрипела я.

Громко не вышло, и вообще я ощущала себя какой-то больной и разбитой.

– Чего тебе? – даже не заглянула, так спросила.

Я вцепилась в край лежанки и оторвала себя от неё. Голова нещадно кружилась, перед глазами плыли цветные пятна. Но встать нужно.

– Ты куда собралась, болезная? Ложись-ка обратно!

– Мне того, выйти. Туалет, нужник, яма – что у вас тут? – я почему-то подумала, что биотуалета не завезли.

Правильно подумала, потому что Пелагея, ворча под нос, что всяким барыням непонятным не лежится, принесла ведро – жестяное ведро, и судя по его виду, оно примерно для такого дела и служило.

И к тому моменту, когда Меланья привела в дом кого-то ещё, я уже снова была водворена на лежанку за печкой и за шторкой, где пребывала совершенно без сил.

– Что, говоришь, пришла в себя? – спросила сурово ещё какая-то неизвестная женщина.

– Сама глянь, коль мне не веришь, -

недружелюбно ответила Пелагея.

Шторка снова открылась, и зацепилась за крючок на стене, и я узрела женщину, выглядящую ещё страннее Пелагеи. Высокая, худая, как жердь, на голове – чепец, вот прямо чепец, белый такой, из-под него седые пряди выбиваются. Сама в коричневом – юбка в пол да жилетик какой-то, спереди зашнурованный. И рубаха под всем этим.

– Очнулись, значит. И что это на вас нашло? Думали, всё быстро закончится? Так не выйдет.

– Что закончится? – я в душе не ведала, о чём она вообще. – Вы что мне тут говорите такое?

– Мне велено было сопровождать вас и приглядывать за вами, и не думайте, что раз мы добрались, то вы останетесь без присмотра.

– Я вас не понимаю, - я прикрыла глаза.

– Да отойдите же, коряга болотная, - пошипела ещё одна женщина, и отпихнула эту, в чепце. – Госпожа Женевьев, родненькая, вы очнулись! Хорошо-то как!

Эта была пониже, попышнее, юбка у неё кирпично-красная, а жилетик – чёрный. И чепец другой, понаряднее, и кудряшки из-под него светлые.

Кто-кто? – подумала я про себя. Какая ещё Женевьев?

– Я очнулась, и я не могу понять ничего. Может быть, вы подскажете, где мой муж?

Обе переглянулись, потом разом посмотрели на меня.

– Ваш муж? Но ваш муж благополучно скончался пять лет назад, и вам это было отлично известно, - сообщила худая.

– Или вы вводите меня в заблуждение, только не знаю, зачем это вам, или просто не в курсе дела. Мы вчера – или когда там, сколько я тут лежу? – пришил в Хакусы, и там я упала в воду, когда садилась в лодку.

– Про лодку и воду всё верно, упали, - кивнула тощая. – Или сами бросились, мне то неведомо. Только вода-то тут холодная, и затея ваша не удалась, никуда вы не делись. А потом и вовсе генерал пришёл и вас вытащил, сказал – нечего.

– Какой ещё, на хрен, генерал? – так-то я и посильнее могла загнуть, но решила пока события не форсировать.

– Какой здесь крепостью командует, - пожала плечами тощая.

– Госпожа Женевьев, ну как же так, вы же всё помнили ещё вчера утром, когда мы подплыли к этой бухте, и говорили – что даже с края света есть путь обратно, так и говорили, - пухленькая чуть не плакала.

– Я? Говорила?

Вчера я говорила с Геннадием, сказала, что уволю к чертям, если не выбьет оконные блоки. И потом ещё с Женей, чтоб на берег не ехать, а он не послушал. И потом ещё старичок-бурундучок…

Видимо, я произнесла всё это вслух, потому что обе тётки непонятные снова переглянулись, и пухлая сказала худой:

– Что-то госпожа совсем заговаривается. А она вообще здорова?

– Нет, конечно, - отозвалась я. – Думаю, вам нужно позвонить в город и сообразить, как увезти меня туда, наверное – в больницу. Томографию делать, или что там ещё нужно в таких случаях. Рентген. И анализы сдавать.