Я слушаю детство
Шрифт:
То вдруг опять шум и крик.
Что такое? Оказывается, бабушка начала молоть головку лука. Мурзук в истерике выскакивает во двор. Пытается достать лапой до затылка, чтобы уничтожить эти паршивые луковые капли.
Но через минуту опять мир и тишина. Полное согласие.
Мурзук лежит у самого порога. Бабушка бегает поблизости. Вот-вот наступит на Мурзука поперек.
...Цыплячьи Горки. Бабушка ходит сюда, навещает знакомых.
Разговаривают они о письмах, которые получают от детей. Разбирают их поступки, хотя
Иногда письма целиком читают вслух, а отдельные значительные места перечитывают по два, три раза.
Бабушка слушает знакомых, кивает головой. Она тоже принесла письмо, которое получила от Бориса. Борис опять в командировке на строительстве. Ей хочется его обсудить.
В таких случаях с бабушкой отправляется на Цыплячьи Горки Минька. Бабушка просит его пойти. Она хочет, чтобы он читал письмо Бориса. Минька читает быстро и громко - приятно слушать.
Они идут полями, где ветер раскачивает, словно выплескивает из берегов, синюю лаванду. Ее посевы растеклись по склонам и ложбинам Цыплячьих Горок. Теперь это уже не опытные участки, а поля промышленного значения. Бабушка срывает цветок лаванды. Смотрит, нет ли вредителей, разминает в пальцах, проверяет, не сухой ли он.
Бабушка родилась в селе на Украине. Знает и любит все сельское. Девочкой жала и молотила. Работала на сахарной свекле. Трепала лен и коноплю. Волочила гречку. Убирала кукурузу.
Поэтому, когда бабушка срывала где-нибудь в полях колос или стручок, лист кукурузы или цветочный бутон, то подзывала Миньку, показывала ему, учила понимать: хорошо живется этой рослине или плохо, здоровая она или больная.
И Минька брал из рук бабушки рослину, учился понимать ее.
...Часто бабушка рассказывала Миньке о гражданской войне.
Белые отступали к морю через Симферополь. Шли, пели песни:
Нет у нас теплого платочка. Точка.
Нет у нас теплого платка.
На улицы выкатывались лакированные коляски, запряженные рысаками. В колясках барыни в длинных кружевных платьях и в тюлевых перчатках. Встречали офицеров - стояли и махали им нераскрытыми веерами.
На что еще белые надеялись - неизвестно. Не было у них ничего - не только теплого платочка.
А потом по городу текло вино: оно лилось из винных подвалов, где разбивали стоведерные бочки.
Солдаты котелками и кружками черпали вино с мостовой и пили. Это, пожалуй, единственное, что у них еще было. Начинались погромы, стрельба, драки. Срывали злость и отчаяние друг на друге.
Перепуганные барыни в длинных кружевных платьях куда-то исчезли.
По городу бродили одичавшие пьяные собаки, пьяные лошади. Пьяными были даже птицы.
Про солдат бабушка говорила:
– Не могли они понять, где правда, а где ложь. Бежали из России. Жаль их было.
Минька возражал:
– Нельзя жалеть.
– Да,
– Но среди них много служило мальчишек. Совсем гимназистов. Их бы тогда выпороть, да некому. Мальчишек-то.
– Ну вот еще - пороть, возиться. Скажешь, бабушка!
– Спрос с них был еще не полный... Ну что с тебя спросишь или с твоего Вати? А они немного постарше были.
– Как что спросишь?
– оскорблялся Минька.
– Я и Ватя... Мы...
– Пещеры еще копаете...
Минька, красный и обиженный, стоял перед бабушкой, тяжело дышал. Не знал, что возразить на "пещеру".
Бабушка улыбалась, говорила:
– Подними, Минька, кепочку и выпусти пар.
Минька не видел, чтобы бабушка молилась. Икон и крестов в доме не было.
Если дед заводил свои шуточки над богом, бабушка молчала или покачивала головой, когда дед, по ее мнению, уж слишком расходился.
То, что религия - заблуждение, бабушка понимала. Но она была мягкой к людям, терпимой к их заблуждениям. Не переносила только кликуш.
Дед упрекал бабушку. Попы и монахи выводили его из себя. Он не переносил даже запаха церкви: Мог до того раскричаться на бога, что бабушка начинала утешать:
– Успокойся. Бог с ним, с богом. Не стоит из-за него надрываться.
Но дед не хотел успокаиваться и кричал тогда на бабушку:
– Примиренец! Соглашатель! Попутчик революции!
Штопала бабушка на электрической лампочке.
Деревянный грибок она всегда теряла. Часто им играл Мурзук, закатывал куда-нибудь под кровать или под комод. Однажды его унес Эрик и пытался сгрызть у себя в конуре.
После этого дед грибок отполировал и снова вручил бабушке. Но бабушка снова его потеряла. И тогда начала вывертывать из абажура лампочку и штопать на ней.
Если вечером в комнате не загорался свет - все знали, что бабушка сегодня штопала и забыла вкрутить лампочку на место.
Бабушка любила гостей. Любила, чтобы в доме было шумно и весело.
Стол накрывала парадной вышитой скатертью. Доставала парадные вилки и ножи с коричневыми черенками из ясеня на желтых заклепочках, тарелки в мелкую, брусничную искорку и рюмки на тонких ногах.
Дед от этих рюмок раздражался - вот-вот в руках переломятся. Но бабушке они нравились, потому что приятно звенели.
В те дни, когда бабушка ждала гостей, Эрик и Мурзук ходили по двору, покачиваясь от сытости.
Минька выглядывал из калитки и докладывал бабушке, кто появился в конце улицы или сошел с трамвая.
Гости приходили нарядные и торжественные. Бабушка тоже была нарядной и торжественной - в черных туфлях на перепонках с пуговичками, в черном платье, гладко причесанная.
Она бегала из сарая в дом, носила угощения. Через плечо у нее было переброшено посудное полотенце, которым брала горячие кастрюли и сковородки.