Я — Спок
Шрифт:
Когда это произошло, я неловко скорчился на своем месте. Мне хотелось спрятать глаза — ведь, благодаря великолепной игре Лэнгтона, я переживал страдания Квазимодо, как свои. Внешняя разница между нами не имела значения.
А затем чудесная сцена развернулась на мерцающем экране. Как и все остальные зеваки, прекрасная Эсмеральда испытывала ужас и отвращение к отвратительному созданию на возвышении. Но ее сострадание пересилило страх, и она выступила из гогочущей толпы, чтобы поднести Квазимодо воды из своей фляжки.
Вначале он не хотел принимать ее. Он отвернул лицо, с которого все еще капала
Когда он поднял на нее взгляд — с благоговейной, застенчивой благодарностью, как будто она в прямом смысле была ангелом милосердия — в кинотеатре стояла абсолютная тишина.
Позже, когда пытка кончилась и ослабевший Квазимодо, хромая и пошатываясь, побрел обратно к собору, он оглянулся на ту, что позаботилась о нем, и с блаженной улыбкой пробормотал простую фразу, которая разорвала мне сердце: «Она дала мне воды».
Я был благодарен, что в кинотеатре было так темно, и я мог свободно плакать. Человечность, запертая в ловушку кажущегося бесчеловечным существа, бесконечно меня тронула. И я уверен, что был не единственным, у кого она вызвала слезы в тот день.
А в конце фильма Эсмеральда счастливо уходила прочь со своим юным и красивым возлюбленным. Бедный Квазимодо с разбитым сердцем наблюдал за ними со своего высокого насеста, затем указывал на хмурых горгулий собора и спрашивал: «Почему я не был создан из камня, как они?»
Кто из нас не понимает, что значит быть чужаком, обособленным от всех? Даже в юном возрасте я это понимал. Я был еврейским мальчиком, живущим среди преимущественно итальянских соседей. Многие из моих близких друзей были итальянцами, но я рано выучил, что каким-то образом «отличаюсь» от них. Наша дружба заканчивалась у церковных дверей.
В то день я унес с собой запавший в душу образ Квазимодо; зерно, которому предстояло стать Споком, было посажено. Оно было полито и удобрено по случайности, когда я получил свою первую работу в качестве актера — главную роль в «Гансе и Грете». Я, восьмилетний мальчик, брел однажды по холлу театра «Пибоди», когда взрослый спросил меня: «Ты знаешь эту песню?» Я кивнул, и не успел заметить, как уже пел ее со сцены в роли Ганса.
Я полюбил играть на сцене, хотя, поначалу, вовсе к этому не стремился. Пока я рос, все мои друзья увлекались спортом. Меня вечно брали в команду последним, потому что я не мог попасть по мячу. Выяснилось, что актером у меня получалось быть гораздо лучше, чем спортсменом Я был застенчивым пареньком, легко смущавшимся, от которого в последнюю очередь можно было бы ждать игры на публику. Но я обретал уверенность, изображая других, поскольку мне указывали, что говорить и делать. Меня нельзя было винить за мои слова или поступки. Я не мог совершить ошибки. И, чем больше я прятал себя за персонажем, тем уверенней я становился, я радовался парикам и сложному гриму. Я чувствовал себя защищенным маской актера.
Через некоторое время я начал настолько наслаждаться актерской игрой, что стал активно искать новые возможности выступить.
Ну вот, а мои родители были чрезвычайно усердные, ответственные, практичные люди. Я вырос во время Великой Депрессии, которая для большинства в финансовом плане была очень трудным временем. Мои родители спаслись из России (отец — прокравшись ночью через польскую границу, мать — спрятавшись в возу с сеном), и они испытывали благодарность, что могут жить в стране, где им не грозило быть убитыми на улице. В то же время, они очень боялись стать финансовой обузой. Усердная работа была для них нравственным долгом.
Поэтому, когда я в семнадцать лет сказал им, что собираюсь изучать драматическое искусство в театре «Пасадена» и стать актером, они были убиты горем. И, после множества слез, бесполезных мольб и споров, они попытались разубедить меня, отказавшись платить за мое обучение со словами: «Тебе придется делать это без нашей помощи». Будучи упрямым, я скопил денег, продавая пылесосы, купил билет на поезд и отправился в западную Калифорнию.
По интересному совпадению (или, если предпочитаете, «задумке пришельцев»), персонаж по имени Спок встретился в таком же возрасте с такой же реакцией, когда известил родителей о своем решении поступить во Звездный Флот — выбор профессии, который вызвал откровенное неодобрение его отца. Разумеется, мой собственный опыт был тем, на что я мог опереться, как актер, при исполнении сцен между Споком и его отцом, Сареком, в серии «Звездного Пути» под названием «Путь на Вавилон».
Первый потрясающий мой прорыв в Голливуде состоялся в 1951 году, когда мне было всего 20, и я получил ведущую роль в скромном фильме под названием «Молодой Пол Барони». Барони был итальянским парнишкой из Нью-Йоркского Ист-Сайда, ставшим боксером. Роль была особенно интересной, потому что у него было изуродованное лицо, из-за неправильного наложения хирургических щипцов при родах. Отсюда его нелестное прозвище «Обезьян» — все считали его похожим на большую человекообразную обезьяну. Лицо делало его чужаком, пришельцем в своем собственном мире.
В первый день, когда я прибыл на съемочную площадку, я даже не знал, что получил роль. Я снова и снова проходил пробы, снова и снова обнаруживая себя в приемной вместе с 12 или 15 другими парнями, которые выглядели совсем как я. В конце концов, я устроил продюсеру настоящее рекламное представление, и он сказал: «ОК, давай я об этом подумаю. Я найму тебя или на ведущую роль, или на второстепенную. Возвращайся в понедельник утром». (Все происходило в пятницу вечером). Так что я вернулся в понедельник, зашел в продюссерский офис, и секретарь сказал: «Ступайте в репетиционную С. Актеры с режиссером там».