Я стала сестрой злодея
Шрифт:
Тогда почему моё сердце разрывалось, когда я смотрела на Лендриса? Почему от его истории про их любовь с матерью Азалии у меня наворачивались на глаза слёзы? Почему сейчас я терзалась от потребности обнять отца, который даже не был моим?
Я подняла голову и еще раз осмотрела мужчину.
Между нами сейчас была самая настоящая пропасть. И мы оба это чувствовали, связанные по крови, но совершенно чужие друг другу. Кто-то должен был шагнуть с открытым сердцем на встречу другому. И Лендрис с удовольствием бы
То есть первый шаг нужно было делать мне.
И ничего в этом страшного не было. Я вон десять лет вокруг Ридриха приплясывала, и какой прогресс! Но… Не могла. Почему-то я могла улыбаться брату, милашничать с ним липнуть к нему, как банный лист к одному месту, а с отцом так не работало. Выверенные схемы рушились на глазах.
Нужен был другой подход. Комок в горле раздулся до невероятных размеров, так что даже дышать стало тяжело, и тогда я неожиданно для самой себя сказала:
— Было тяжело.
Лендрис вскинул голову и посмотрел на меня, а я, скомкав платье, опустила глаза и продолжила:
— Отец… То есть сейр Абенаж сразу после рождения отправил меня к своему сыну, которому не было до меня дела, как и всем слугам. Они издевались надо мной, морили голодом и…
Ради всего святого, что со мной? Это даже не моя история, но тогда почему душа так кровоточила? Эмоции сдавили горло, и я просто покачала головой, всеми силами загоняя назад слезы.
— И это… — кое-как выдавила я, зажмуриваясь.
Почему не мои чувства накрывали меня с головой? Откуда в памяти короткой вспышкой возник застарелый страх перед чопорной леей Ганно? Почему я могла ощущать на языке отвратительный вкус помоев, которыми кормили Азалию? Как я могла испытывать эту удушающую безысходность, когда казалось, что весь мир был против меня?
Я выдохнула, стараясь успокоиться, но слезы накатывали волнами. Поджав губы, я дернула подбородком и опустила голову. Перепуганный Шу тут же подлетел ближе и обеспокоенно потерся об меня, как будто делясь частичкой своей безграничной доброты.
— Но потом я всем отомстила, — прошептала я.
Да, я отомстила. Все хорошо. Они наказаны.
Спустя два года рабской службы лея Ганно попыталась сбежать. Но ее поймали, осудили, а потом Малькут сожрал ее. Горничная и повар до сих выполняют самую черную работу и едят помои, пытаясь наскрести жалкие гроши на то, чтобы расплатиться с долгами роду Абенаж.
Неожиданно я почувствовала прикосновение к своей спине, а затем рядом просел диван.
— Азалия, мне так жаль, что тебе пришлось пережить это, — полным сожаления голосом произнес Лендрис.
И его слова бальзамом пролились на израненную душу, а по моей коже побежали мурашки. Оказывается, все эти годы
Большая теплая рука Лендриса неловко потерла поясницу, словно он не знал, как еще мог помочь, и тогда я порывисто развернулась к нему и сделала то, чего так желала с того самого момента, как увидела его. Я прижалась к его груди, вдыхая свежей морозный запах и стиснула его изо всех сил.
— Ты опоздал, — выдавила я. — Тебя не было слишком долго. Ты опоздал, папа.
Он вздрогнул всем телом, но тут же заключил меня в объятья, и пробормотал:
— Я знаю. Я виноват. Прости меня, Азалия.
И тогда я разрыдалась так, как не плакала все десять лет.
Рядом не было никого, кто бы сказал мне, что я уродливо выгляжу со слезами, кто бы посмеялся или вообще велел заткнуться. Притесненные и утрамбованные эмоции вырвались из меня извергающимся вулканом. Слезы текли ручьем вместе с соплями, и я не предпринимала ни малейшей попытки их остановить. Мне было все равно, как долго продлиться моя истерика, и почему она вообще возникла.
Я знала, что после нее будет легче, а еще что этими слезами наполнялась пропасть между мной и Лендрисом.
В конце концов я затихла и выглядела наверняка ужасно. Зуб даю, что мое лицо все опухло, покраснело и пошло некрасивыми пятнами. Глаза, наверное, сейчас были как у панды, а губы выглядели так, словно их перекачали ботоксом.
Вздохнув я отстранилась и, шмыгнув носом, вытерла ладошками щеки.
— Прости, — пробормотала я, поглядывая на огромное мокрое пятно на белоснежной робе Лендриса.
— Не извиняйся, — произнес он, а потом вдруг добавил: — Буду носить это с гордостью.
Из меня вырвался смешок, и я подняла голову, встречая взгляд отца, в котором плясали искристые огонечки. Но они быстро пропали, и мужчина сказал:
— Спасибо, что поделилась со мной. Я знаю, что по сути никто для тебя, но…
— Нет, — перебила я его. — Ты не никто.
Как бы я хотела сказать ему правду - поделиться, что даже собственный отец мне был больше «никто», чем он.
— Я не стала бы плакать на груди у кого попало, знаешь? — улыбнулась я.
Мне показалось, или он и правда облегченно выдохнул?
— У тебя такие же ямочки, как у Ирисы, Азалия. Это чудо, — произнес Лендрис, разглядывая меня. А потом сжал мою руку и добавил: — Мне бы правда хотелось, чтобы мы уехали с тобой не позднее, чем через неделю.
— Почему такой срок? — спросила я, шмыгнув носом.
Только-только наметившееся просвятье вновь омрачилось.
Лендрис поджал губы, словно был чем-то недоволен, и проговорил:
— Началась война, Азалия. До меня донеслись слухи, что через шесть-семь дней сейр Абенаж отправится в самое пекло боя, а значит, его демон станет невероятно силен.