Я стою миллионы
Шрифт:
Клодин Доре жила на бульваре Гамбетта. Через пятнадцать минут я уже стояла перед ее домом. Судя по номеру, квартира Доре находилась на втором или третьем этаже. Весь первый этаж был отведен под галерею. Я прочла вывеску: «Галерея Виллареаль».
Я подумала, что скорее всего в стенах именно этой галереи выставлялись работы Гладкова, за которые он до сих пор не может получить деньги. Поднялась на третий этаж и остановилась перед дверью. Я обычно специально не планирую, что скажу, как поведу себя, предпочитая действовать спонтанно, полагаясь на интуицию. Вот и в
Из-за двери доносились голоса. Приложив ухо к двери, я постаралась разобрать, о чем идет речь, но смогла лишь понять, что говорят по-английски. Одну руку я локатором приложила к уху, чтобы лучше слышать, а вторая сама собой легла на ручку двери. Ручка под тяжестью руки опустилась, и я почти ввалилась в прихожую, вытянутую как кишка. Светлые стены были сплошь покрыты картинами из разряда современной живописи: сиренево-голубые и розово-пепельные абстракции.
Все четыре комнаты выходили в этот коридор. Разговаривали в ближайшей ко мне, причем — на повышенных тонах.
Я узнала голос Торнтона, второй принадлежал скорее всего хозяйке.
— …и не руби сук, на котором сидишь, — предупреждал Торнтон.
— Я не умру от голода без твоих подачек, — высокомерно ответила Доре.
— Я тебе не дойная корова, — не унимался Торнтон, — да и Бриджит в последнее время не балует меня деньгами.
— Это твои проблемы, Ридли.
— А как насчет твоего долга Николаю? Это тоже мои проблемы?
— При чем здесь Николай, я сама с ним разберусь, вот это-то как раз не твое дело.
— Кончай прикидываться, Клодин, ты ведь прекрасно знаешь, что он должен мне кругленькую сумму.
— Я-то здесь при чем?
— При том, дорогая, — язвительно сказал Торнтон, — что он не сможет расплатиться со мной, пока ты не расплатишься с ним. Мне надоел этот замкнутый круг, я, заметь, сюда и приехал, чтобы покончить наконец с этим дерьмом.
— Ты что-то хочешь предложить? Давай, выкладывай, — заинтересованно сказала Доре.
— Клодин, ты прекрасно знаешь, что можешь доить меня, пока я живу с Бриджит. Но это не может продолжаться вечно. После того, как ты предъявишь ей свои фотографии, ты больше не получишь ни сантима.
— Дальше, Ридли, дальше, — с нарастающим раздражением понукала Торнтона Доре.
— Не спеши, дорогая. Я, конечно потеряю гораздо больше, но мне теперь уже наплевать, теперь я буду диктовать тебе условия.
— Ха-ха-ха, — вызывающе рассмеялась Клодин, — он будет диктовать условия, — злобно передразнила она Торнтона, — и какие же это условия?
— Ты мне отдаешь фотографии и негативы, это раз. Больше ничего и никогда с меня не требуешь, это два.
— А ты-то, голубчик, ты что будешь делать со своей стороны?
— Я прощу Гладкову его долг, в обмен на это он не будет требовать деньги с тебя. Ну, как?
В комнате воцарилось недолгое молчание. Затем снова заговорил Торнтон:
— Вообще, вы мне обе осточертели, вот вы у меня где сидите.
Я представила его жест, вспомнив, как в Тарасове по телевизору видела проводимый на улицах
— А моя скво давно бы послала меня ко всем чертям, если бы Эрик согласился лечь с ней в постель.
— Ты все сказал? — уничижительно спросила Доре. — А теперь послушай меня. Если до конца мая я не получу очередной перевод, то первого июня Бриджит получит полный комплект фотографий, и тогда моим донором станет она, а с нее я буду брать по-крупному, дорогой. Так что решать тебе.
Я бы на месте Торнтона открутила этой Клодин Доре башку. Но Торнтон тоже не сплоховал.
— Значит, ты хочешь подмочить репутацию Бриджит? Может, у тебя что-нибудь и получится, но не забывай, что ты тоже вместе со мной на этих фотографиях, так что не лучше ли тебе заткнуться. А Бриджит я сам все расскажу, думаю, она простит меня, ведь связался-то я с тобой от нечего делать, — добавил он колко.
— Что-о-о? — зарычала она, переходя в запале на французский.
Что-то тяжелое и, по всей видимости, стеклянное разбилось о дверь, осыпаясь на пол дребезжащими осколками.
— Я тебе покажу «от нечего делать»! — вулканировала Клодин. — Помню, как ты стелился: Клодин, хочешь, поедем в Канн, хочешь — в Венецию, хочешь норковое манто, хочешь то, хочешь се, — только скажи, любимая! — с ядовитой злобой пародировала она Торнтона.
— Дураком был, — самокритично отозвался Ридли. — Не знал, что ты такая стерва! — грубо закончил он.
— Убирайся из моего дома! — истошным голосом заорала Доре. — Лижи задницу своей Бриджит, но помни, если не будет денег, не позднее первого июня твоя драгоценная женушка, на чье великодушное прощение ты так смиренно и трогательно уповаешь — аж слезы на глаза навертываются, — получит конверт. — Конец фразы Доре произнесла ледяным тоном.
Я рванулась к выходу. Не хватало мне столкнуться нос к носу с Торнтоном!
Бесшумно выскользнув за дверь и тихо затворив ее за собой, я побежала вниз.
Ницца
23 мая
23 час 07 мин
Неторопливой походкой я возвращалась в отель. Ночная Ницца весело перемигивалась огнями. Их лучи, преломляясь во влажном морском воздухе, одевали небо переливчатой желто-зеленой дымкой. Линия залива была столь плавной и безупречной, что казалась нарисованной.
На набережной царила непринужденно-праздничная атмосфера: пальмы таинственно перешептывались, прохожие безотчетно улыбались друг другу, оживленно болтали, смеялись. В каждом возгласе, улыбке, жесте читалось беззаботное наслаждение жизнью.