Я страдаю по тирану
Шрифт:
— Возраст, Владик, совсем не означает мудрость. Я никогда не смогу простить себя за то, что мы сделали. Но и исправить ничего не смогу. Я никогда не желала смерти бедной девочке. И конечно я и в кошмаре не могла увидеть, через что ты пройдешь. Любая мать отдала бы жизнь, чтобы ее ребенок никогда не испытал подобного. Но я не знаю, нужна ли тебе она.
— И я не знаю. Не знаю, кто вы. Не знаю, могу ли доверять. Могу ли спать в вашем доме. Доверить Лесю. В один момент наша семья просто закончилась. Собрать ее по кускам уже не получится, мама.
Ему ничего не остается,
— Ты как, чудо? — спрашивает он.
— Купи ПАЗик, а?
— Что?
— ПАЗик. Такая старая скрипящая маршрутка, в которой воняет бензином. Чем лучше машина — тем сильнее меня в ней укачивает! А во всяких ПАЗиках и ГАЗелях как будто всю жизнь ездила.
— Олененок, мы так все контракты потеряем. Разоримся и будем жить в однокомнатной квартире на окраине.
— Смешно тебе. А у меня голова кругом. Можно я еще посижу полчасика? А потом поедем. Иначе меня снова стошнит.
— Мы останемся. Переночуем здесь.
Леся бросает на него обеспокоенный взгляд. Потом закусывает губу и осторожно интересуется:
— Ты уверен?
— Да. Я хорошо усваиваю уроки и не повезу тебя домой в и темноте после тяжелого дня на работе. На втором этаже есть комната, там поспим.
— Влад.
— М?
— Я тебя люблю.
Она вдруг обнимает его, утыкается носом в шею и всхлипывает.
— Прости меня. Прости, что все время лезу не в свое дело!
— Тихо, Лесь. Не плачь. Все хорошо. Все будет хорошо.
— Я еще совсем недавно все отдала бы, чтобы мама хотя бы позвонила, понимаешь? Ничего не могу с собой поделать. Смотрю на тебя и сердце на кусочки рассыпается. Пожалуйста, Влад! Не отталкивай их! Не можешь полюбить, хотя бы прими. Я с ума сойду, если твоя мама будет приезжать в супермаркет, чтобы мельком на тебя взглянуть. Я не смогу сидеть за забором, пока она часами стоит под дождем и надеется, что ты ее впустишь. Ты не хочешь, знаю, ты не готов дать им шанс, но… может, попробуешь? Хотя бы разок?
— Добрая ты, Олененок. Добрая.
Они слышат шаги и оборачиваются. Мама стоит на пороге гостиной: принесла постельное белье и полотенце.
— Пижамку еще для Лесеньки достала. Новая, с ярлычком. Подружка привезла из Франции.
— Спасибо, — улыбается Олененок.
Мама снова бросает на него быстрый — чтобы не заметил и не разозлился — но безумно счастливый взгляд. Только от того, что сын хоть на одну ночь, но остался, ей хочется улыбаться.
А ему — сдохнуть. И впервые за много лет не от ненависти, а от острого мерзкого чувства стыда.
— Ребята, а хотите, я сырников сделаю? Со свежей малиной? Лесенька? Хочешь сырников? Вы ведь не ужинали с Владом.
— Мне нельзя, наверное. — Олененок качает головой. — Извините. Еще тошнит.
— Ой да, — суетится мама, — что это я! Чайку тебе, девочка, сделаю, с мятой, хорошо помогает, а…
— Я хочу.
Влад говорит это неожиданно даже для себя самого.
— Сырники. С малиной.
Мама улыбается. Он почти забыл, как выглядит ее улыбка. Отголоски былой красоты. Улыбка
Где-то на кухне гремят кастрюли, а на сковородке шкворчат золотистые сырники, запах которых разносится по всему дому. Олененок лежит у него на коленях, поставляет голову под осторожные нежные поглаживания. Жмурится от удовольствия. А у него в ушах, как заевшая пластинка, все еще звучит ее "люблю".
Эпилог
— Ты у меня сейчас по-другому заговоришь!
— Ты че, охренел?!
Я слышу возмущенные голоса и хмурюсь. Они как-то не очень подходят к радостной и светлой атмосфере утра выходного дня. И охота же людям ругаться в такую рань в супермаркете! Я снова погружаюсь в размышления над холодильником с мороженым и мучительно пытаюсь выбрать из всего разнообразия что-то одно. Самое вкусное, чтобы съесть в машине по дороге на дачу. При выборе между поспать пять минуток, а потом прыгать по комнате, истерично пытаясь попасть ногой в штанину и встать пораньше, чтобы спокойно одеться и позавтракать я всегда выбираю первый вариант. Именно поэтому сейчас я взъерошена и планирую позавтракать пломбиром.
Или пломбиром с шоколадной крошкой?
— Отвали, дебил неадекватный!
Кхм… а голос-то знакомый. И принадлежит он никому иному, как Максу. Я же отправила его за лимонадом! Как он умудрился за десять минут найти на свою нежно оберегаемую задницу приключений?
Со вздохом я толкаю тележку в сторону, откуда доносятся голоса. Макс и его противник в отеле с йогуртами, стоят напротив холодильника, от которого жутко дует. Они оба — помощник и светловолосый парень в модных зеркальных очках — вцепились в одну тележку, набитую продуктами.
Вокруг этого эпохального противостояния уже собирается толпа зевак и даже охранник с интересом наблюдает за дележкой провианта, готовый вмешаться, если в ход пойдет оружие, запрещенное конвенцией ООН. Яйца например… куриные — в лучшем случае. У Макса такой вид, словно он и человечьи оторвать может.
Меня он не замечает, так что я присоединяюсь к толпе.
— Ты не охренел ли?! — возмущается Макс. — Отпустил быстро, я сказал!
— Иди нахер, придурок, щас ментов вызову!
Они тягают туда-сюда несчастную тележку с такой силой, что продукты в ней уже все перемешались, а большая упаковка туалетной бумаги и вовсе укатилась к витрине.
— Сам придурок, это моя тележка, иди себе сам набирай, я тут час хожу!
Наконец Макс проявляет чудеса стойкости и отвоевывает тележку. Он едва не улетает вместе с ней в противоположный конец зала, но на лице расплывается улыбка. Гордая и торжествующая.
— Пидор! — бросает ему парень и уходит.
— Сам такой! — несется ему вслед.
Разочарованная толпа постепенно рассасывается, и я могу подъехать к донельзя довольному собой Максу.
— Ну и что это было? — спрашиваю я. — Вообще-то выгоднее тырить чужие тележки за кассой, а не до нее.