Я свидетельствую перед миром
Шрифт:
Я показал ему свидетельство. Он мельком на него взглянул, взял листок бумаги, что-то на нем написал и усталым жестом положил на место. Потом снова зевнул, потянулся и потер глаза. Наверно, я невольно хмыкнул, глядя на него, потому что он вдруг взвился и заорал:
— Нечего тут торчать!
Меня отвели обратно. Я еле сдерживал ликование и с трудом сохранял спокойный вид. После обеда я отыскал в лесу поручика Курпеся, все ему рассказал и заверил:
— Этого без всяких документов легко убедить. Он и сам рад выпроводить всех, кого можно.
Поручик тоже так думал.
— Все-таки я попробую в ближайшие дни раздобыть документы, — сказал он. — Не стоит лишний раз рисковать.
— Хорошо бы мы поехали вместе.
— Да, если я успею к ближайшей отправке. Если же нет, встретимся в Варшаве. Тебе лучше ехать не откладывая. На случай, если больше не увидимся, прощай! Желаю удачи!
— Постарайся
С тех пор я его не видел. Уже на следующее утро меня отправили тем же путем, каким я ехал полтора месяца назад, только в обратном направлении, в составе двух тысяч солдат, которых русские меняли на такое же количество украинцев и белорусов.
Кто-то из тех, кого так же обменяли, потом сказал мне, что ехал вместе с Курпесем. Это все, что мне о нем известно. Больше наши пути не пересекались.
Глава III
Обмен и побег
Обмен пленных происходил в Пшемысле [24] , городе на установленной пактом Молотова — Риббентропа советско-германской границе [25] . Конечным пунктом нашего пути был лагерь на городской окраине, куда мы добрались на рассвете. Нас тут же построили шеренгами по двенадцать человек. День был холодный и ветреный — начало ноября. С утра пошел и зарядил до самого вечера мелкий дождь.
24
Новая советско-германская граница пересекала расположенный на реке Сан (приток Вислы) город Пшемысль (в российско-украинской традиции — Перемышль). Исторический центр (с еврейским кварталом) принадлежал Советскому Союзу. Засанье, то есть район на другом берегу реки Сан, входило в так называемое Генерал-губернаторство, которое было учреждено на оккупированных Германией польских территориях указом Гитлера от 12 октября 1939 г. Оно включало в себя 95 000 кв. км, где проживало 11 863 000 жителей, в том числе 9 792 000 поляков, 1 437 000 евреев, 526 000 украинцев, 65 000 немцев. Это образование не имело никакой автономии и делилось на четыре округа: Краковский, Варшавский, Люблинский и Радомский. Все управление осуществлялось немецкой администрацией. Генерал-губернатором был назначен Ганс Франк (1900–1946), видный деятель Национал-социалистской партии, крупный юрист, выбравший своей резиденцией Вавельский королевский замок в Кракове. Франк рассматривал Генерал-губернаторство как временную резервацию для «недочеловеков». В июле 1941 г., после вторжения в Советский Союз, к Генерал-губернаторству был присоединен еще один округ — Галицийский, с тремя польскими областями: Львовской, Тарнопольской и Станиславской. Таким образом, территория его увеличилась до 145 000 кв. км, а население — до 17 600 000 человек. Начиная с 1939 г. в Генерал-губернаторство переселялось множество немцев, так что число их выросло до 300 000. Другая часть страны, прежде входившая в состав Пруссии, была непосредственно присоединена к Третьему рейху.
25
Речь идет о договоре «О дружбе и границе» (см. прим. 5 к главе II /В файле — примечание № 23 — прим. верст./), согласно которому Сталин уступал Гитлеру Люблинское воеводство и восточную часть Варшавского воеводства в обмен на приобщенную к «сфере влияния СССР» Литву. В окончательном виде граница проходила по рекам Писа — Нарев — Сан. Гитлеру досталось 190 000 кв. км, то есть 48,6 % территории Польской Республики с населением 22 млн человек (из которых 6,4 % принадлежали к немецкому меньшинству), а Сталин захватил 200 000 кв. км восточных земель с 14 млн жителей, в числе которых было 5,5–6 млн поляков. Вильно и окрестности (6880 кв. км, 549 000 жителей) были «восстановлены» в составе Литвы. Специальная советско-германская комиссия окончательно закрепила новую границу протяженностью в 15 000 км установкой пограничных столбов, законченной 27 февраля 1940 г.
Наша тонкая летняя форма давно истрепалась и превратилась в лохмотья. От непогоды мы защищались кто как мог, закутываясь самым причудливым образом. Нам пришлось ждать пять часов в грязи, под открытым небом. Многие солдаты сели на землю и накрылись циновками, сплетенными из соломы и скрепленными обрывками веревки.
Русские охранники, как всегда, были снисходительны, насколько позволяла военная дисциплина. Чтобы они били или унижали пленных — такого я не видел ни разу. В худшем случае
Нередко советские солдаты даже вступали в разговор с польскими пленными. Я переходил от одной группы к другой, прислушивался и пытался разузнать, как обстоят дела и что нас ждет. Но не очень в этом преуспел — общению мешал языковой барьер. Всех охранников обижало то, что мы предпочли попасть к немцам, и они внушали нам, что это глупо и ничего путного из этого не выйдет: «У нас хорошо, у немцев хуже будет». Я слышал эту фразу так часто, что она застряла у меня в голове.
Если кто-то спрашивал, как поступят с нами немцы, ответ был неизменный: «Наше правительство просило немцев освободить вас. Они согласились, но сказали, что вам придется работать, вот теперь они и заставят вас вкалывать».
Большинство из нас были рады вырваться из советских лагерей, но все, как чумы, боялись немцев. Мне тоже было страшно очутиться в их власти, но я помнил, что делаю это, чтобы присоединиться к польской армии. И по-прежнему был уверен, что в стране существуют и отважно сражаются хотя бы партизанские отряды [26] . Но вот послышался шум мотора, к нам подъехала военная машина, и все разговоры оборвались. Кроме шофера, в ней были два советских и два немецких офицера. Каждый норовил вежливо пропустить вперед остальных. Настоять на своем удалось русским: они шли на полшага позади немцев. Эта церемонная учтивость, призванная продемонстрировать воспитанность офицеров, о многом говорила и не ускользнула от внимания пленных.
26
Наиболее известным из «непримиримых» в зоне немецкой оккупации был партизанский отряд Хубаля (псевдоним майора Генрика Добжанского; 1897–1940), который сражался в Свентокшиских горах и Спальских лесах, что привело к жестоким расправам с жителями окрестных деревень. В советской зоне отдельные части держали оборону в заболоченных лесах Полесья и под Белостоком до весны 1941 г., рассчитывая на наступление союзников.
— Ишь как эти сукины дети друг с другом вежливо обходятся! Чтоб им всем сдохнуть! — язвительно воскликнул стоявший слева от меня.
Эту опасную реплику могли услышать. Не глядя на соседа, я лягнул его в ногу. Офицеры медленно прошли перед нами, не отдав никакого приказа. Воинская дисциплина на нас не распространялась. Мы были просто рабы, разменная монета. Немецкие офицеры брезгливо нас рассматривали. Один из них показал пальцем на босого, растрепанного, грязного пленного с циновкой на голове и что-то сказал остальным. Наверное, отпустил шуточку, потому что все четверо покатились со смеху.
Когда офицеры ушли, я обернулся к возмущенному соседу. Это был паренек лет двадцати, не больше, с длинными темными волосами и огромными глазами на бледном исхудавшем лице. Форма висела мешком на его тощем теле, фуражки не было.
— Осторожно, — шепнул я ему, — если не хочешь, чтобы тебя расстреляли.
— Мне все равно, — с отчаянием в голосе ответил он, — в жизни все так запутано, кругом сплошная мерзость.
Я удивился его правильной речи. Другие солдаты говорили или по-деревенски, на разных диалектах, или на городском жаргоне. Но он, видно, совсем пал духом.
— Давай держаться вместе, — сказал я.
— Давайте.
Я улыбнулся. Как давно никто ко мне не обращался на «вы». Все были на «ты» и звали друг друга по именам или по прозвищам с бранными словечками в придачу.
После смотра мы прошли еще два-три километра и остановились у моста через широкую мутную реку [27] . На другом конце моста мы увидели, словно в зеркале, точно такую же пеструю толпу. Только охранники были немецкие. И тут стало понятно, что в нашей жизни начался новый этап: мы окончательно переходили под власть немцев.
27
Имеется в виду река Сан.
Как правило, обмен пленными — радостное событие. В нашем случае это было не так: людей мучили сомнения, сожаления, зависть, чуть ли не каждый видел в другом врага.
Когда первая группа украинцев и белорусов поравнялась с группой поляков, вслед за которой должны были идти мы, посыпались грубые, злобные насмешки. Тон задал дюжий украинец, заоравший во все горло:
— Посмотрите на этих олухов! Не знают они, куда их гонят.
Поляки на минуту оробели перед этим верзилой, но потом один из них набрался храбрости и крикнул: