Я тебя не хочу
Шрифт:
— Да-да. Иду.
Третий день нашего пребывания в Чехии вышел насыщенным и, как выразился Сашка, адским. Потому что ехать до Крумлова от Праги почти три часа. Три часа туда, столько же обратно, и там два с половиной. В результате в Прагу мы вернулись укатанные, как две колбаски, и голодные к тому же. Но полные впечатлений — настолько нам понравилось.
В какой-то момент мне показалось, что я нахожусь в сказке. Но не просто в сказке, а в совершенно конкретной «Снежной королеве» Андерсена. Подняв голову, можно было заметить тысячу вариантов
Очень мило и по-европейски сказочно. До такой степени, что даже не верится в факт существования этого города по-настоящему. Он показался мне игрушечным, выстроенным специально для туристов, настолько был не похож на всё то, к чему я привыкла.
— Очень прянично, — сказал Лебедев, и я удивлённо на него покосилась. Сашка, не обладая никакими литературными талантами, что мы поняли ещё в институте, иногда умел говорить очень метафорично и правильно.
Действительно — прянично. Лучше и не скажешь…
Перед отъездом из Крумлова Сашка хряпнул пива, поэтому когда мы уже подъезжали к Праге, начал недвусмысленно подпрыгивать на сиденье микроавтобуса.
— А я предупреждала, — вздохнула я укоризненно. — Говорила же — потерпи до Праги…
— Ну вот я и терплю, — хмыкнул муж со своим обычным оптимизмом. — Причём, заметь, изо всех сил!
— Я заметила.
И как только мы вернулись в столицу Чехии, Лебедев сразу же потащил меня в ближайшее кафе, усадил за столик, наказал выбирать нам ужин, а сам потопал в санузел.
Минут через десять, изучив меню вдоль и поперёк, я забеспокоилась. Куда он там пропал?..
Сашка вернулся ещё минут через пять, и не один, а с девушкой. Русской и очень красивой, лет девятнадцати на вид. У неё были кудрявые рыжие волосы, светлая кожа, ярко-голубые глаза и симпатичные веснушки. И я молчу про хорошую фигуру… Нет, даже не хорошую — шикарную.
Да… Это точно вот Лебедев-стайл. Что, неужели передумал меня уламывать и нашёл замену? Стало неприятно. Захотелось встать, бросить на стол меню и уйти прочь.
Воистину, любовь сделала из меня истеричку.
— Стась, познакомься — это Маша, наша соотечественница, — сказал Сашка, подводя девушку к нашему столику. — Поймала меня с вопросом возле туалета. Спросила, не помню ли я, как называется их национальный ликёр с таким… не совсем приличным названием.
— Бехеровка, что ли? — буркнула я, остервенело перелистывая меню. — Это не ликёр, а ликёрная настойка.
— А в чём разница? — удивлённо спросила соотечественница. — Я думала, это одно и то же…
Я себя просто алкоголичкой почувствовала.
— Разница в том, что это не просто баловство, как «Бейлис», например, а почти как лекарство. Изначально ведь так оно и было. «Бехеровка», кажется, продавалась какое-то время как желудочная микстура. Да она и на вкус, — я поморщилась, — как микстура.
Новая Сашкина знакомая молчала, переваривая информацию, а Лебедев
— Да, такая у меня умная жена, прошу любить и жаловать. И чего ты встала, Маш? Садись. Ты ж не против, Стась? Маша одна здесь, давай ей компанию составим?
Хотелось рявкнуть: «Против!» — но я сдержалась. Растянула губы в вежливой улыбке и кивнула. Не против, мол.
Сашка прям расцвёл. Улыбался, шутил, ухаживал и за мной, и за этой… соотечественницей. Она была, конечно, миленькая, только очень уж глупая. И как её родители одну в чужой город отпустили? Я бы побоялась.
А уж когда Лебедев — не помню только по какому поводу — упомянул в разговоре праздник Седьмое ноября, связав его с Великой октябрьской революцией, мне стало совсем всё понятно с уровнем интеллекта собеседницы.
— Я никогда не понимала, — заявила Маша то ли манерно, то ли смущённо, но в любом случае кокетливо, — почему революция октябрьская, а праздник в ноябре…
Мы с Сашкой зависли, потом переглянулись. Губы Лебедева чуть дрогнули. Сейчас стебанёт…
— А потому что седьмое ноября — день рождения Ленина. Он же революцию-то устроил.
— Да? — удивилась Маша. — Ой, а я не помню уже ничего.
— Ну правильно, — кивнула я, кинув на мужа ироничный взгляд. — Это когда было-то. Сто лет прошло! Ленин просто был лидером революции, сам Зимний дворец штурмом брал. Кричал с крыши: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» Вот поэтому его и в мавзолей положили, и седьмое ноября назначили официальным днём революции.
Маша подумала и спросила:
— А что такое «пролетарии»?
Мда… Интересно, это благодаря ЕГЭ у неё такой девственно чистый мозг? Или от природы?
— Пролетарии — это лётчики, — пояснил Лебедев ласково. Хорошо, что не птицы… — Папа у Ленина лётчик был. А «Пролетарии всех стран, объединяйтесь» — это такой… шифр. Сигнал для солдат, чтобы начинали штурмовать дворец. Поэтому Ленин его с крыши-то и орал.
Минуты через две, когда Маша отошла в туалет, я сказала Сашке:
— Знаешь, что я подумала? В советское время нас с тобой за подобную ересь посадили бы.
— Нет, Стась, — хмыкнул муж, делая глоток своего любимого тёмного пива. — Бери выше. Мы с тобой тут на расстрел уже наговорили. День рождения Ленина, папа-лётчик и летающие пролетарии…
— А кто у Ленина был папа, кстати? — я нахмурилась, напрягая мозг. Не помню. Позор!
— Понятия не имею, — отмахнулся Лебедев. — Я про него только одно знаю совершенно точно. Илья его звали.
— Кэп…
Оказалось, что Маша живёт рядом с нашим отелем, и так как она была одна в чужом городе, Лебедев предложил проводить её. Я забурчала, что у меня уже ноги болят, и когда мы проходили мимо нашей гостиницы, завернула туда. Думаю, Сашка догадается, о чём этот намёк с моей стороны… и воспользуется случаем. Тем более что соотечественница после двух бокалов пива смотрела на Лебедева влажными восторженными глазами и явно была не против наставить мне рога.