Я, Титуба, ведьма из Салема
Шрифт:
А вот я все это как раз и сделала.
– Верую в бога-отца всемогущего, создателя неба и земли и в Иисуса Христа, его единственного сына, господа нашего…
Я неистово замотала головой:
– Джон Индеец, я не могу этого повторить!
– Повторяй, любовь моя! Для раба важнее всего выжить! Повторяй, моя королева. Ты, может, вообразила, будто я сам верю в их сказку о святой троице? В единого бога, существующего в виде трех отдельных людей? Но это не так важно. Достаточно
– Не могу!
– Повторяй, моя любовь, моя кобылка с гривой из листвы! Единственное, что имеет значение: разве мы будем не вдвоем в этой большой кровати, похожей на плот, на котором словно поплывешь сквозь пороги?
– Не знаю! Я больше не знаю!
– Уверяю тебя, моя любовь, моя королева, – это единственное, что имеет значение! Ну же, повторяй за мной!
Джон Индеец насильно соединил мои руки, и я повторила вслед за ним:
– Верую в бога, всемогущего отца, создателя неба и земли…
Но эти слова ничего для меня не значили. Это не имело ничего общего с тем, чему учила Ман Яя.
Не особенно доверяя Джону Индейцу, Сюзанна Эндикотт сама взялась заниматься мной – проверять у меня уроки катехизиса и объяснять мне слова из святой книги. Каждый день в четыре часа она поджидала меня, скрестив руки на толстом, переплетенном в кожу томе; его она открывала, только перекрестившись и прошептав короткую молитву. Я стояла перед ней, изо всех сил стараясь найти нужные слова.
Вряд ли я смогла бы объяснить, какое воздействие оказывала на меня эта женщина. Она меня парализовывала. Она наводила ужас.
Под ее взглядом цвета морской волны я совершенно терялась. Я становилась тем, кем она хотела меня считать. Нескладной дылдой с кожей отвратительного цвета. Напрасно я взывала к помощи тех, кто любит меня, они оказались глухи к моим мольбам. Оказавшись вдали от Сюзанны Эндикотт, я ругала себя, осыпала упреками и клялась сопротивляться во время нашей следующей встречи один на один. Я даже представляла себе дерзкие и насмешливые ответы, которые могли бы победоносно последовать за ее вопросами. Увы! Достаточно было оказаться перед ней, как вся самоуверенность тут же меня покидала.
В тот день я толкнула дверь кухни, куда Сюзанна Эндикотт спускалась ради наших уроков; по ее безмятежному взгляду я поняла, что у нее есть грозное оружие, которым она не замедлит воспользоваться. Однако урок начался как обычно. Я храбро начала:
– Верую в бога отца всемогущего, создателя…
Она не стала меня прерывать.
Она позволила мне бормотать, запинаться, спотыкаться на скользких слогах английского языка. Когда, ответив урок до конца, я стояла, запыхавшись так сильно, словно бегом поднялась на гору, Сюзанна Эндикотт спросила:
– Не ты ли дочь той самой Абены, которая убила плантатора?
Я возразила:
– Она не убила его, хозяйка! Всего лишь ранила!
На
– Не ты ли была воспитана некой негритянкой наго – ведьмой, зарабатывавшей колдовством и называвшей себя Ман Яя?
Я пролепетала:
– Ведьмой! Ведьмой! Она излечивала, исцеляла!
Ее улыбка стала еще более ядовитой, тонкие бесцветные губы затрепетали:
– А Джон Индеец знает все это?
Мне удалось возразить:
– Разве в этом есть что-то, что следует скрывать?
Сюзанна Эндикотт опустила глаза на книгу. В это мгновение в кухню вошел Джон Индеец с охапкой дров; увидев меня подавленной и растерянной, он сразу понял: готовится что-то страшное. Увы! Лишь спустя несколько долгих часов я смогла ему довериться:
– Она знает! Она знает, кто я такая!
Его тело сделалось жестким и ледяным, будто у того, кто вчера умер. Он прошептал:
– Что она тебе сказала?
Я рассказала ему все, и он испустил вздох, полный отчаяния.
– Не прошло и года, как губернатор Даттон приказал сжечь на площади Бриджтауна двух рабынь, обвиненных в сделке с Сатаной; для белых именно это и означает быть ведьмой!..
Я заявила:
– С Сатаной! Пока я не переступила порог этого дома, я вообще не знала этого слова.
Он усмехнулся.
– Так тебя в суде и послушают!
– В суде?
Ужас Джона Индейца был таким, что я слышала, как сердце скачет у него в груди бешеным галопом. Я потребовала:
– Объясни!
– Ты не знаешь белых. Случись им подумать, что ты ведьма, как они тут же сложат костер и поставят тебя на него!
Той ночью, впервые с тех пор, как мы начали жить вместе, Джон Индеец не занимался со мной любовью. Пылая, я извивалась рядом с ним, жаждала наслаждения. Но меня всякий раз отталкивали.
Ночь все тянулась и тянулась.
Я слышала, как воет сильный ветер, пролетавший над верхушками пальм. Слышала, как волнуется море. Слышала, как лают собаки, натасканные вынюхивать негров-бродяг. Слышала крики петухов, возвещающие начало дня. Затем Джон Индеец встал и, не произнеся ни слова, спрятал в одежду тело, в котором мне отказал. Я разрыдалась.
Когда я вошла на кухню, чтобы приступить к утренним работам, Сюзанна Эндикотт была занята серьезным разговором с Бетси Ингерсол, женой пастора. Они говорили обо мне, я это знала; их головы почти соприкасались над облачком пара, поднимавшимся из мисочек с овсянкой. Джон Индеец был прав. Намечался заговор.
В суде слово раба и даже свободного негра не значило ровным счетом ничего. Напрасно бы мы надрывали горло, вопя, что до недавнего времени я даже не знала, кто такой Сатана. Никто бы не обратил на это внимания.