Я - тьма
Шрифт:
— Не сходи с ума, ладно? — сказала Синичка. Она вышла из-за прилавка, и Мейсон увидел, что у нее в руках ничего нет. Си открыла сумку и показала Мейсону, что внутри пусто — ничего, кроме нескольких батончиков мюсли. — Я не наркоманка. Мне жаль, что ты так подумал. Пожалуйста, поверь.
Мейсон кивнул:
— Да, хорошо. Я тебе верю.
Снаружи раздался выстрел. По бетонному полу застучали ботинки, и кто-то разбил в магазине окно.
— Нам пора, — сказал Пол.
Они выбежали наружу через площадку для разгрузки товара. Небо над головой отливало красным и розовым.
— Надо найти место для
— Давайте, — сказала Синичка. Она посмотрела на Мейсона и ухмыльнулась.
Они заночевали в небольшом домике на окраине города. Мейсон нашел в холле ключи от комнаты; Пол обошел домик вокруг и убедился, что в кустах никто не прячется.
Это была маленькая комнатка с двухэтажной кроватью и раскладным диваном.
— Чур, я на верхней койке, — заявила Синичка, быстро взобралась по лестнице и устроилась наверху. Она принялась прыгать на кровати, чуть не ударяясь головой о потолок.
Мейсон уселся на стул. Пол задернул занавески на окнах, проверил, надежно ли заперта дверь, и направился в ванную — убедиться, что у них есть отходные пути.
— Я ужасно устала, — сказала Синичка и трижды зевнула. — Кажется, мы уже целую вечность не спали в постели. Когда мы ушли из Калгари?
— Четыре дня назад, — ответил Мейсон.
— С ума сойти. За рулем я бы проехала это расстояние за полтора часа. Если ехать побыстрее, мы бы за два дня добрались до Ванкувера. Никогда не думала, что идти пешком — это так долго. Неудивительно, что мои бедные ножки разболелись. Им нужен педикюр. Если так пойдет и дальше, у меня будут покрытые коркой старушечьи ступни.
— Мы бы поехали, если бы не забаррикадированные шоссе, — сказал Мейсон. — Может, за Банфом с этим получше, но когда мы доберемся до Фрейзер Вэлли, все рискует стать еще хуже.
— Ты хорошо знаешь этот район, да?
Мейсон пожал плечами:
— Мы каждое лето ходили сюда в поход. Это мамины любимые места.
— Мне очень жаль.
— Да ладно. Это же не ты ее убила.
— Мне просто жаль. Жаль, что больше не будет походов для детишек, и рок-групп, и даже новых книжек. И фильмов, и пакетов со свежим попкорном. Если задуматься, это ужасно фигово. Есть, конечно, шанс, что мы победим в этой войне, но это еще не скоро случится. Может, нас уже и не будет на свете.
— Я стараюсь об этом не думать.
— Иногда я только об этом и думаю.
— Зачем? Только терзать себя…
Синичка спрыгнула с кровати и подошла к Мейсону. Она остановилась в нескольких сантиметрах от него.
— В мире есть несколько типов людей. Есть люди, которые безропотно принимают все, что с ними происходит. Они живут во тьме. Их преследуют неудачи. Такие люди не думают о будущем и о том, как они могут на него влиять. А есть люди вроде меня. Оптимисты. Они тоже живут во тьме — в такие времена, как сейчас, — но мечтают о свете. Я верю в лучшее. Верю, что в жизни еще есть к чему стремиться. Мне приходится. У меня нет выбора.
Она склонилась к нему, и Мейсон ощутил запах ее волос. Коса задела его руку, и Си поглядела ему прямо в глаза. Мейсон почувствовал: он хотел бы, чтобы она вечно вот так стояла и смотрела на него. Ее прекрасное лицо, сияющее, полное света
— В ванной все чисто, — сказал Пол, входя в комнату. — Там есть окно — достаточно большое, чтобы мы в случае чего могли в него протиснуться.
— Замечательно, — Синичка наклонилась за рюкзаком. — Так что же у нас на ужин?
Они вытряхнули на пол свои находки и поужинали консервированными бобами и батончиками мюсли, а также разделили между собой два яблока, которые каким-то чудом уцелели и не покрылись плесенью. Яблоки они помыли газировкой из банок. Потом все трое сидели в сгущающемся сумраке и слушали тишину. Шоссе было слишком близко, чтобы зажигать свечи.
— Пол, расскажи нам сказку, — попросила Синичка. — Прадедушка Пола был великим сказочником. Пол знает все старинные легенды. Они и вправду отличные.
— Круто.
— Ты уже слышала все мои сказки, — сказал Пол.
— Ага, но Мейсон-то не слышал. Расскажи ему. Расскажи про койота, который украл огонь.
Хотя в комнате было темно, Мейсон заметил, какой взгляд Пол метнул на Синичку. Мейсон не знал, как его истолковать. Может, они недавно подрались, а он и не заметил? Но Пол не выглядел сердитым. Его как будто вдруг пронзила боль — не физическая, а душевная. Он сдвинул брови, и глаза у него загорелись. Если бы он был влюблен в Синичку, это бы многое объяснило, — но Пол сам сказал, что она для него как сестра.
Как бы то ни было, у Мейсона сжалось сердце, когда он увидел этот взгляд. В нем было слишком много грусти.
— Я расскажу другую сказку, — начал Пол. — Давным-давно, тысячу лет назад, на берегу Тихого океана, там, где сейчас стоит Ванкувер, жило одно племя. Они были охотниками и собирателями. Мужчины ходили по лесам, а женщины собирали на берегу устриц и моллюсков. Белые люди тогда еще не пришли на эту землю, и племя почти не враждовало с соседями.
Большинство людей в деревне жили счастливо. Но был один храбрый воин, которому всегда хотелось чего-то большего. Он мечтал о путешествиях, о походах за дальние рубежи, о войнах, из которых выйдет победителем, — но потом вернулся домой, разочаровавшись в своих грезах. Не нашлось такого места, которое запало бы ему в душу. Он желал любви, но не было на свете женщины, достаточно прекрасной для него; он желал изысканных яств, но устрицы были на вкус как песок, а оленина всякий раз оказывалась жесткой. И стал воин неприветливым и жестоким, стал сторониться своей семьи и своего племени, отказываясь принимать участие в общих делах.
Однажды он решил пойти прогуляться. Он шел вдоль берега океана и вдруг увидел каноэ, в котором сидел странный человек. Неведомо было воину, что то был Хаалс, великий мастер превращений, зловещий дух. Хаалсу было под силу обращать людей в животных и даже в деревья и камни. Нередко он наказывал людей за их проступки, и о нем говорили, что в сердце его нет места жалости. Если воин хвастал своими победами, Хаалс мог появиться рядом и превратить его в оленя, чтобы тот познал, каково это — в страхе убегать прочь. Если человек преследовал женщину, которая не была его женой, Хаалс мог обратить его в дерево, чтобы тот уже никогда не смог двигаться.