Я убила лучшего друга
Шрифт:
Мама не возражала, чтобы он пошел с нами, так сказать, для моральной поддержки. Мне предстояло не в первый раз сдавать кровь, я должна была бы знать, что это значит, но почему-то именно в этот раз пришло осознание ужаса всего происходящего. Как человек, который десятки раз летал на самолете, вдруг начинает трястись от страха, когда начинается разгон по взлетной полосе – так и я почувствовала себя сейчас.
Первые месячные прошли болезненно, и, как обычно, мать решила, что со мной что-то не так. Ведь со мной всегда было что-то не так. Очередной раз – больница. Но я к тому времени
Само понятие «сдать кровь» казалось нереальным, и я до последнего думала, что меня все обманывают. Иногда моя мама и отец Тоби придумывали какую-то полную чушь, а я верила. Потом они так хохотали, что падали с дивана – ну совсем у детей нет критического мышления. Затем любопытство, ну или здравый смысл, все-таки взяли верх, и я спросила:
– И что, прям будут тыкать иголкой в руку? – спросила я, пытаясь не выдать, как трясется нижняя губа. Мы сидели в коридоре, ожидая своей очереди.
– Тебе уже много раз брали, что ты нудишь? – огрызнулась мать, задувая наверх растрепанную челку.
– Это неправда! – крикнула я и почувствовала, как пот от жары поступает на лоб, а около верхней губы почему-то проступает пот, но уже как будто от мороза.
– Правда! Ты просто не видела! Мы тебе не показывали! – без доли стеснения и нарочито пытаясь показать, как ловко меня обдурила, ответила она.
– Так значит, вы мне врали? – сказала я с придыханием от этой несправедливости.
Проходившая рядом медсестра остановилась и объяснила – да, именно так и будет происходить. Стоп, это значит, я сяду за стол, и меня свяжут? Вернее, свяжут мою руку, какая разница, ведь ее закрепляют так, чтобы я не смогла убежать? А потом мне проткнут вену. Я посмотрела на свою руку и заметила там синеватый проблеск. А как же, прям туда? Там же так мало места, если это вена, то она слишком маленькая. Эй, вы там, за дверью кабинета, что вы задумали? Может, постучать и сказать, чтобы приготовили иголку поменьше?
И вот я в комнате врача, которого я, видимо, совершенно не интересую. Мама с Тоби сидят сзади. Врач даже и не спросил, не много ли людей в одной комнате. Я почувствовала спиной, как они начали рассаживаться поудобнее. Это вам спектакль какой-то? Потом мы с Тоби сравнивали это «развлечение» с анатомическим театром. Он смеялся, говоря, что действительно было тогда очень похоже.
Медсестра молча приступила к процедуре. Она достала шприц. Он был большой, на самом деле, я же говорила – возьмите поменьше. А, это я говорила только в своей голове. Но все-таки стоп, разве не врали мне? Надежда на то, что меня разводят, еще теплилась. Но потом она достала свой большой шнур какого-то коричневато-красного цвета.
– Лучше отвернись, – строго сказала медсестра.
Конечно же, я отвернулась. Нужно ли мне еще смотреть, как проводят экзекуцию с моим телом? Но потом, все-таки на последних секундах, сама не знаю почему, но я испытала непреодолимую
Но когда мы вышли из кабинета, я не стала ни на кого орать. Мама спросила, почему я такая бледная, а у меня не было сил ответить. Я просто почувствовала такое приятное ощущение – расслабление всего тела, свежесть, темноту, а потом упала.
Очнулась я на руках у отца Тоби. Видимо, он уже приехал, чтобы забрать нас на машине. Он наклонил свое лицо надо мной, что мгновенно начало выводить меня из состояния овоща. Отрастил ужасные усы, но все равно они не отвлекали внимание от его дергающегося глаза, который уже не танцевал чечетку, а наворачивал модный в те времена брейкданс.
– Ну ты же знала, что так будет, не могла что ли не допустить, чтобы она не упала? – начал он орать на маму. – На лавку сесть? Посидеть просто на кушетке дольше у врача?
– Да, я дура, дура, я знаю! – и мать залилась слезами. Ее рука автоматически продолжала разбрызгивать на меня каплями воду из бутылочки. Я стала вся мокрой. Медсестра, которая еще пару минут назад делала мне процедуру, подбежала к ней и схватила руку с этой чертовой бутылкой. Наконец метушение остановилось.
Я посмотрела на Тоби, а Тоби смотрел на меня. Его лицо было белоснежным, таким же, как эти накрахмаленные больничные стены.
Разложить нашу историю с Тоби на какие-то временные промежутки я не смогу, потому что помню лишь редкие воспоминания. Будто кто-то разорвал книгу, которую ты когда-то давно-давно читала, и смешал все страницы. Я достаю от нечего делать из этого хлама рандомно одну страницу и читаю. Я помню в целом сюжет и помню, чем все закончилось. Но каждая страница – это деталь, которая мне совсем неизвестна, и мне приходится узнавать её снова. Как будто в странном сне, когда вместе с незнакомцем подбил пару внеземных сущностей на Марсе, прокатился на санках, которые почему-то связывают Нью-Йорк и Каир, занялся сексом через сгустки плазмы через пупки, и в конце всего этого осознал, что этот незнакомец – твой старый приятель.
Иногда думаю: да может, к чертовой матери всё это спалить? Просто хлам же. Да нет, жалко, да и нужно идти за зажигалкой. Но я же бросила курить и не держу теперь в доме зажигалок.
Знаю один очень простой способ узнать, насколько важным и дорогим был для вас человек. Он подойдёт тем, чье детство и молодость пришлись на времена, когда ещё нельзя было в любой момент запечатлеть любое незначительное событие жизни простым касанием пальца к экрану. Времена, когда ты должен был делать волевой выбор – потратить последние кадры на фото своего любимого котика или свадьбы случайно залетевшей в 15 лет одноклассницы. Два события выбрать нельзя, ведь в таком случае нужно было покупать новый моток пленки, а он стоил целое состояние. В бюджете семьи траты на это не предусматривались.