Я угнал машину времени
Шрифт:
В различных точках земли по-разному складываются отношения между географией и историей. Какое-нибудь крохотное государство, в котором географии почти не видать, имеет большую историю, которая в нем развивалась в ущерб географии, и это государству пошло на пользу. А у другого государства одна только география, сплошная география и ничего больше.
7
Сектор справок все еще был закрыт, и на двери красовалась та же табличка: «Скоро буду». Калашников еще походил по коридорам и этажам и
Комната была заставлена стеллажами с толстыми папками. Из-за стеллажа выглянул старенький сотрудник: «Ну, наконец-то! А я вас жду, жду… — Он вышел из-за стеллажа и внимательно разглядывал Калашникова. — Таким я вас и представлял. Таким и должен быть внук нашего великого неизобретателя».
Внук! Неужели Калашников вышел на своего дедушку? Не тот ли это дедушка, который кричал «ура!»?
Оказалось, не тот. Даже когда все кричали «ура!», дедушке удалось от этого воздержаться. Все кричали, а он воздерживался.
Так говорил старенький сотрудник. Молодость его совпала со временем больших исторических изобретений. В других науках изобретатели были в загоне, а в истории наоборот: в загоне были неизобретатели… И те в загоне, и те в загоне — это ж какой нужно иметь загон, подумал Калашников.
В истории писали, что хан Батый был прогрессивным для своего времени, поскольку укрепил и расширил татаро-монгольское государство. Изобретали события, факты, усовершенствовали исторических деятелей, которые для своего времени были пригодны, а для нашего требовали некоторых усовершенствований. Или, наоборот, годились для нас, хотя и были непригодны для своего времени.
Дедушке Калашникова еще повезло: самое трудное время он «пересидел в тех местах, которые никогда не считались особенно отдаленными. Многие там пересиживали трудные времена. Пересиживал математик, занимавшийся отрицательными величинами, которые могли рассматриваться как отрицательные явления. Пересиживал физик, действие которого было сочтено равным противодействию. Художник, изобразивший время года, вместо того, чтобы изображать время эпохи.
Дедушка был выдающийся историк и мог такое в истории на изобретать… А он не изобретал. Он придерживался фактов, хотя факты в то время были все равно что камни на шее у историка: кто их придерживался, тот немедленно шел ко дну.
Есть такие факты, о которых история не только умалчивает, но хранит молчание, которое можно назвать гробовым, если не побояться этого зловещего слова. Особенно таких фактов много вблизи современности. Переходя из современности в историю, факты проходят карантин, который иногда затягивается надолго. Взять хотя бы материалы о Союзе Михаила Архангела. Очень любопытные материалы, но как Михаил Архангел против них возражал! Вот и отправили материалы в отдел умолчания.
«Можно ли считать, что ваш отдел — это отдел провалов исторической памяти?
«Совершенно справедливо. Но со временем эти провалы становятся вершинами исторической памяти. Потому что, как известно,
Сотрудник отдела умолчания провел Калашникова между стеллажами. Кое-что из этих материалов уже побывало в экспозиции, а потом его вернули сюда. Чтоб не компрометировать историю. Те, что не способны навести порядок в настоящем, любят его наводить в прошлом и будущем.
«А про гору Горуню материалы случайно не у вас?» — перешел Калашников к главной цели своего визита.
«Гора Горуня? Постойте, постойте… Может быть, Шипка? Или Сапун-гора?
Горуня и Шипка — что может быть у них общего? Совершенно разные горы и находятся в разных местах…
Но старый сотрудник не зря вспомнил о Шипке и Сапун-горе. Потому что Шипка — это провал замыслов турецких агрессоров. А Сапун-гора — это провал замыслов немецких агрессоров. А гора Горуня — это провал чего?
Калашников, собственно, и пришел сюда за ответом на этот вопрос. А выходит, что самому нужно и отвечать. Вот такое самообслуживание.
«Мне всегда казалось, что это гора… — заговорил он в некоторой растерянности. — Но теперь я в этом не уверен. Возможно, это провал чьих-то агрессивных замыслов, только перевернутый так, что он выглядит, как гора. Может быть, там, внутри, вообще пусто и только сверху высоко».
«Ну, это распространенное историческое явление, — кивнул знаток исторических явлений. — Некоторые исследователи считают это закономерностью: чем больше высоты, тем больше пустоты. Я не хочу называть имен: хотя их высота уже рассекречена, но пустота пока что в спецхране».
Калашников еще несколько раз переводил разговор на Горуню, но разговор почему-то тут же оказывался на Шипке или Сапун-горе. Наконец-то старичок посоветовал обратиться к Энне Ивоновне, которая, кстати, была обыкновенная Анна Ивановна, но было неудобно называть так обыкновенно главного завсекса.
«Зав… кого?» — Калашников почувствовал, что его прошибает пот. Но все оказалось намного проще и спокойнее.
Оказалось, Энна Ивоновна — завсекс в смысле заведующего сектором справок. И старичок к ней как раз собирался, чтобы передать рассекреченные работы дедушки Калашникова. Здесь, в отделе умолчания, дедушка — уже в Посмертном заключении — провел сорок лет, но посмертная жизнь бессмертна, это давно доказано, и каждый дождется своего часа.
Старый заведующий достал со стеллажа папку.
«Мне бы хотелось, чтобы вы сами ей отнесли. Внук освобождает дедушку из тюрьмы — в этом есть что-то символическое».
Он протянул Калашникову папку, аккуратно перевязанную ленточкой. Калашников дернулся по направлению к папке и обмяк: у него на глазах скоропостижно скончался его дедушка.
На папке значилось: «Труды профессора Индюкова».
«Вы самолично доставите эту папку нашей великолепной Энне Ивоновне. Там у нее на дверях табличка: «Скоро буду», но вы не обращайте внимания. Это она предупреждает своих поклонников, что она скоро у них будет, чтоб они на работе не морочили ей голову».