Я ухожу
Шрифт:
«Это довольно сложно, — солгал Феррер, совершенно не желая общаться по какому бы то ни было случаю со вдовой Делаэ. — Я только что вернулся из путешествия и должен очень скоро уехать опять, у меня крайне мало времени». — «Как жаль! Ну что ж, делать нечего, — говорит Мартина Делаэ. — А далеко ли вы ездили?» И Феррер, желая искупить, хотя бы в собственных глазах, свою ложь, вкратце рассказывает ей о поездке на Крайний Север. «Это великолепно! — восторгается вдова, — я всегда мечтала увидеть те края!» — «Да, там красиво, — сдуру отвечает Феррер, — очень красиво». — «Ах, как же вам повезло! — восклицает вдова еще более пылко. — Наверное, приятно отдыхать в таком замечательном месте!» — «Знаете, — возражает уязвленный Феррер, — я ведь, собственно говоря,
— «Ну, кажется, нашел кое-что, — осторожно отвечает Феррер, — но надо еще выяснить, насколько ценны эти вещи, я точно ничего не знаю». — «О, мне хотелось бы увидеть все это, — вздыхает Мартина Делаэ. — Когда вы думаете выставить их?» — «Пока не могу вам сказать ничего определенного, — говорит Феррер. — Но я, конечно, пошлю вам приглашение, как только…» — «Да-да, непременно пошлите мне приглашение, обещаете?» — «Обещаю», — говорит Феррер.
18
В течение всего вышеописанного периода Баумгартнер непрерывно разъезжал, останавливаясь только в самых комфортабельных отелях, пансионах и прочих гостиничных заведениях, щедро отмеченных в путеводителях большим количеством звезд. Так, например, в июле он провел двое суток в отеле «Альбиция», куда прибыл к концу дня. Номер, стоивший четыреста двадцать франков в сутки, на первый взгляд, был совсем неплох: чуточку слишком просторный, но весьма пропорциональный; мягкий свет проникал в комнату через застекленную стену размером 16x9, обрамленную прихотливым кружевом ползучих роз. Анатолийский ковер, многофункциональный душ, эротические (за отдельную плату) видеофильмы, меховое одеяло на кровати и вид на маленький парк с веселыми местными скворцами и заморскими эвкалиптами и мимозами.
Веселые шумные скворцы, устроившие свои гнезда под черепичной кровлей «Альбицин», в стенных отверстиях или дуплах эвкалиптов, самовыражались, как всегда, свистом, щелканьем, руладами и передразниванием своих пернатых собратьев; вдобавок они прекрасно освоили современный звуковой фон и включили в свой репертуар не только треньканье электронных игр, мелодичные клаксоны и хрипение частных транзисторов, но еще и звонки мобильного телефона, по которому Баумгартнер, как обычно, раз в три дня, вызывал Палтуса перед тем как улечься — и улечься довольно рано — в постель с книгой.
Затем на следующее утро он спустился — уже не с книгой, а с газетой, — на завтрак в пустой ресторан отеля. В этот ранний час здесь не было ни души. С кухни доносились приглушенные голоса и звон посуды, шорохи и мягкая беготня, в общем, совершенно неинтересные звуки; воздев очки на нос, он погрузился в чтение газеты.
Но вот, например, в настоящее время, то есть, несколькими неделями позже, Баумгартнер остановился в другом отеле, дальше на север, ближе к Англе, под названием «Мельер». Здесь вместо парка был двор, засаженный древними платанами, а в центре играл маленький фонтанчик, или, вернее, большая струя воды, которая, взмыв вверх, падала сама на себя с переливчатым кокетливым журчанием. Эти звуки обычно напоминают вялые снисходительные аплодисменты, но бывает, что они звучат более энергично и размеренно, как будто публика с энтузиазмом вызывает на сцену любимого артиста.
Баумгартнер ежедневно беседует по телефону со своей супругой, но сегодня их беседа, против обыкновения, затягивается. Баумгартнер подробно расспрашивает жену, записывает ее ответы на полях газеты и наконец отключает аппарат. Размышляет. Включив телефон снова, набирает номер Палтуса. Палтус тотчас отзывается. «Ну вот, — говорит ему Баумгартнер, — можно начинать. Первым делом возьмешь напрокат фургончик-рефрижератор, — слышишь, не большой грузовик, а именно фургончик». — «Без проблем, — отвечает Палтус, — а зачем нам рефрижератор?» — «Это не твоя забота, — говорит Баумгартнер. — Предположим, для того, чтобы сохранить температурный
19
Но не пора ли уже Ферреру остановиться на чем-нибудь определенном? Неужто он намерен бесконечно коллекционировать жалкие похождения, исход которых — и исход нерадостный — ему заранее известен? Можно сказать, что теперь у него при первой же неудаче опускаются руки: после истории с «Extatics Elixir» он не стал разыскивать Беранжеру, а после эпизода с Бэбифоном даже не подумал снова встретиться с Соней. Уж не отчаялся ли он вконец?!
Как бы там ни было, пока что он свободен и решил наведаться к своему кардиологу. «Сейчас сделаем эхограммку, которую я тебе обещал, — сказал Фельдман, — ну-ка пройди сюда!» Кабинет был погружен в легкий полумрак, в нем мерцали три компьютерных экрана, слабо освещая висевшие на стенах три скверные репродукции, два антологических диплома, присужденных Фельдману иностранными медицинскими обществами, и одну фотографию в рамке под стеклом, запечатлевшую все семейство врача, включая собаку. Феррер разделся до трусов и лег на узкий стол, прикрытый голубой бумажной пеленкой; хотя в кабинете довольно тепло, его пробирает легкая дрожь. «Не напрягайся, ты мне мешаешь», — сказал Фельдман, вводя программу в свои машины.
Затем кардиолог начал прикладывать черный продолговатый предмет, нечто вроде электронного карандаша с кончиком, намазанным токопроводящим гелем, к разным точкам на теле Феррера — к шее, лобку, ляжкам, щиколоткам, уголкам глаз. Всякий раз, как «карандаш» прикасался к какой-нибудь из этих зон, звуки артериального давления громко и довольно зловеще отдавались в динамиках компьютеров, напоминая разом попискивание гидролокатора, резкие порывы северного ветра, лай бульдога-заики и лепет марсианина. Феррер лежал и слушал голоса своих артерий, которые синхронно воплощались на экранах в синусоиды с верхушками разной высоты.
Вся эта процедура длилась довольно долго. «Не блестяще, отнюдь не блестяще! Можешь вытираться», — подытожил Фельдман, стаскивая Феррера с его ложа и бросая ему лоскут голубой впитывающей бумаги, которой его пациент принялся стирать с себя липкий гель. «Весьма не блестяще! — повторил Фельдман. — Ясно, как день, что ты должен вести крайне размеренный образ жизни. Во-первых, соблюдать режим питания, который я тебе назначил. Во-вторых, уж извини за прямоту, но, будь любезен, не увлекайся траханьем». — «На этот счет можешь не волноваться», — ответил Феррер. «И еще одно, — продолжал Фельдман. — Тебе следует избегать воздействия крайних температур, понял? Не злоупотреблять ни холодом, ни жарой; я тебе уже говорил, что для таких людей, как ты, это смертельно опасно. Впрочем, — хохотнул он, — при твоем ремесле тебе это не грозит, а?» — «Ну разумеется», — ответил Феррер, так и не проговорившись о своем вояже на Крайний Север.
В настоящий момент стоит июльское утро, в городе довольно тихо, кругом царит климат невысказанного полутраура, а Феррер в одиночестве пьет пиво на террасе кафе у площади Сен-Сюльпис. Порт Радиум и площадь Сен-Сюльпис разделяет немалая дистанция — добрая полудюжина часовых поясов, и Феррер еще не вполне пришел в себя после перелета. Несмотря на советы Жан-Филиппа Реймона, он отложил назавтра тягостные заботы о сейфе и страховке, решив уладить оба дела где-нибудь в конце дня. А пока он сложил привезенные редкости в стенной шкаф и запер его на ключ, равно как и заднее помещение галереи, где стоял означенный шкаф. И теперь он отдыхает, хотя кто сейчас отдыхает по-настоящему?! — люди говорят и даже иногда верят, будто они отдыхают или собираются отдохнуть, но это всего лишь слабая надежда на отдохновение, а в глубине души все прекрасно понимают, что никакого отдыха нет и не будет, не может быть; просто когда человек устал, он заговаривает об отдыхе, вот и все.