Я ухожу
Шрифт:
Не прошло и минуты, как содержимое багажника уже изучено тем, который молчит; сумка, одежда и туалетные принадлежности не вызывают у него интереса. Тот, который молчит, чрезвычайно бережно закрывает багажник; тем временем второй, держа в руке удостоверение личности Баумгартнера, скользит балетным шагом к фургону, откуда возвращается три минуты спустя, несомненно после того, как соединился по телефону с терминалом. «Все в порядке, месье, — говорит он, — примите наши извинения и искреннюю благодарность за содействие, которое делает нам честь и еще сильнее укрепляет нашу безграничную уверенность в пользе и разумности миссии, к счастью, доверенной нам, миссии, коей мы готовы посвятить всю свою жизнь безраздельно, без оглядки даже на семенные обязанности и прочие препятствия („Да“, — вставляет Баумгартнер), чья важность и каждодневные тяготы еще больше воодушевляют, способствуя рождению энтузиазма, ведущего нас на
Итак, он едет дальше, и осень в самом деле уже настигла его, и настигла всерьез, — в этом легко убедиться, взглянув на небо, где параллельно национальному шоссе летит журавлиная стая. Да, журавли мигрируют, это их время года для традиционного перелета по маршруту Потсдам-Нуакшот, через Гибралтар, почти беспосадочного и часто совпадающего с направлением шоссе на земле. Они остановятся в пути лишь единожды, практически в середине маршрута, на бесконечной прямой дороге из Альхесираса в Малагу, уставленной пилонами, на чьих верхушках какой-то мудрый местный начальник позаботился устроить большие, в размер журавлей, гнезда. Они немного передохнут там, покричат своими тоскующими голосами, перекусят местными крысами и гадюками, а может быть — кто знает! — и какой-нибудь падалью, а тем временем двое красавчиков-таможенников в своем фургоне, переглядываясь, прыскают со смеху. «Me parece, tio, — говорит тот, кто говорит, тому, кто молчит, — que hemos dado tiem-po al Tiempo [8] ». И оба корчатся от смеха, а бриз все свежеет и свежеет.
8
Друг, мне кажется, мы задали темп Времени (исп.)
Спустя минут двадцать, незадолго до полудня, Баумгартнер въезжает в курортный городок. Он ставит «фиат» в центре, на подземной стоянке, снимает номер в отеле «Лондон и Англия», на берегу бухты, и выходит прогуляться — так, ненадолго, без определенной цели — по широким светлым улицам центрального квартала, изобилующего магазинами одежды, шикарной и не очень. Он владеет испанским вполне достаточно, чтобы примерить брюки в магазинчике, но недостаточно, чтобы объяснить, почему они ему не нравятся. Затем он идет в старый город, чьи улицы кишат невероятным количеством баров. Войдя в один из них, Баумгартнер указывает на разные выставленные в витрине закуски — вареные, жареные, с соусом — и быстро съедает их прямо у стойки, не садясь, после чего возвращается в отель приморским бульваром.
Две недели спустя становится чрезвычайно холодно для начала октября. Отдыхающие гуляют на приморском бульваре в куртках и пальто, мехах и шарфах; детские коляски, которые матери везут на курьерской скорости, набиты перинками и одеяльцами. Из окна своего номера в «Лондоне и Англии» Баумгартнер замечает женщину роскошного тюленьего сложения, облаченную в черный сплошной купальник и входящую в океанские волны, один цвет которых — серовато-зеленый — вызывает дрожь и озноб. Дама-тюлениха стоит у берега в гордом одиночестве, под мрачным свинцовым небом, не сулящим ничего хорошего; люди на бульваре останавливаются и глазеют на нее. Она входит в ледяную воду сперва до лодыжек, потом до колен, потом до живота и, наконец, до талии; на этом этапе купальщица осеняет себя крестом и, вытянув руки вперед, пускается вплавь; Баумгартнер завидует ей. «Что в ней есть такого, чего не хватает мне? Может быть, умение плавать? Я вот не умею. Креститься умею, а плавать — нет».
31
«Ну что, подписываем контракт?» — лихорадочно вопрошает Корде на следующее утро. «Контракт… контракт… — мнется Феррер, значительно менее воодушевленный, чем накануне. — Не так сразу. Я хочу сказать, не стоит спешить. Для начала договоримся, что я сам займусь изготовлением вещей по твоим эскизам, да-да, это я возьму на себя. Если их удастся продать, то прибыль отойдет мне. Затем нужно будет прикинуть, нравится ли это публике, можно ли организовать тебе выставку в другом месте, за границей. Например, в Бельгии или в Германии, что-нибудь в этом роде. Если дело не выгорит и твои вещи останутся во Франции, мы попробуем пристроить их в разные культурные центры. Далее, постараемся предложить одну из них на продажу в РФИ или НФИ [9] , покажем ее кое-где еще, чтобы раскрутить тебя. Ну-с, а затем — Нью-Йорк!»
9
РФИ —
«Нью-Йорк!» — восторженным эхом откликается Корде. «Да, Нью-Йорк, — подтверждает Феррер. — Я всегда раскручиваю художников по такой схеме. И если все это будет иметь успех, то можно подумать и о контракте. А пока извини, я на минутку!»
У входа в галерею, перед свежим экспонатом в виде гигантского асбестового бюстгальтера — творения мужа любовницы Шварца, который и порекомендовал его Ферреру, — застыл в раздумьях уже знакомый нам офицер уголовной полиции Сюпен. Он выглядел таким молодым, этот Сюпен, он по-прежнему щеголял в своих традиционных одежках юного сыщика, которые презирал от всей души, но — что поделаешь! — форма должна отвечать содержанию. Он явно был счастлив возможности лишний раз посетить галерею Феррера — «такое культурное местечко, прямо для меня создано!»
«Хочу вам сообщить, — сказал Сюпен, — что автомобиль „фиат“, кажется, засекли на испанской границе. Передвижная таможня произвела обычный досмотр, так, наудачу. Они старались задержать водителя, насколько могли, но в таких случаях таможня бессильна. Нас тут же поставили в известность — к счастью, мы хорошо ладим с тамошними парнями. Я, естественно, сделаю все, чтобы установить местонахождение этого субъекта с помощью испанских коллег, но гарантировать успеха не могу. Если найду что-нибудь, позвоню вам либо еще сегодня, либо завтра. А теперь скажите-ка, так, на всякий случай, почем у вас этот большой лифчик, вон там, у двери?»
Когда Сюпен, потрясенный ценой «лифчика», неверными шагами выбрался из галереи, Феррер, даром что прозвучавшая информация сулила благоприятное развитие дела, впал в черную меланхолию. Он торопливо отделался от Корде, не будучи даже уверен, что собирается выполнить все свои недавние посулы, и ограничившись вялым «ну, посмотрим». Ему пришлось сделать над собой гигантское усилие, чтобы нахлынувшая депрессия не отравила все вокруг, особенно его деловые качества и артистические воззрения. Окинув взглядом свои экспонаты, он внезапно проникся к ним глубочайшим отвращением и поспешил закрыть галерею раньше обычного. Он отпустил Элизабет, самолично запер стеклянную входную дверь и железную штору, после чего направился, втянув голову в плечи от ледяного ветра, к метро «Сен-Лазар». Пересел на станции «Опера», вышел на «Шатлэ», откуда по мосту через Сену два шага до Дворца Правосудия. Нужно сказать, что профессиональные и финансовые трудности были не единственной причиной уныния Феррера, его согбенной спины и мрачного лица: настало 10 октября, а развод никогда еще никого особо не радовал.
Разумеется, в этом он не одинок, хотя тут нет ничего утешительного: зал ожидания буквально набит парами, завершающими совместную жизнь. Некоторые из супругов, пусть и на грани развода, вполне мирно общались между собой и спокойно беседовали со своими адвокатами. Дело Феррера было назначено на одиннадцать тридцать, но вот уже одиннадцать сорок, а Сюзанна еще не явилась. «Вечно она опаздывает!» — раздраженно сказал себе Феррер; впрочем, судьи по бракоразводным делам тоже не было на месте. Неудобные пластмассовые стулья, стоявшие по всему периметру зала, окружали низкий стол, заваленный потрепанной печатной продукцией самого разного толка — юридическими брошюрами, журналами по искусству и медицине, еженедельниками, освещающими жизнь знаменитостей. Феррер взял один из этих последних и принялся листать его: традиционные фотографии звезд кино, литературы, телевидения, спорта, политики и даже кулинарии. Разворот в середине журнала предлагал снимок суперзвезды с новым партнером; позади нежной пары маячила смутная, но вполне узнаваемая фигура Баумгартнера. Ферреру предстояло увидеть это фото через четыре секунды, три секунды, две секунды, одну секунду, но Сюзанна выбрала для своего прихода именно этот миг, и Феррер без всякого сожаления закрыл журнал.
Судья оказался типичной женщиной-судьей с седеющими волосами, одновременно и спокойной и натянутой: спокойной оттого, что привыкла выступать в роли судьи, а натянутой оттого, что так и не свыклась с этой привычкой. Она явно старалась держаться холодно и высокомерно, но Феррер легко мог представить ее себе в домашних условиях внимательной, предупредительной и даже, может быть, любезной; да, она очень походила на добрую мать семейства, хотя наверняка держала это семейство в ежовых рукавицах. Не исключено, что ее муж служил секретарем суда и занимался дома хозяйством, когда она опаздывала к ужину, за которым супруги обсуждали статьи гражданского кодекса. Поскольку судья приняла их вместе, Феррер решил, что ее вопросы — чистая формальность, и отреагировал на них с минимальными нервными затратами.