Я в Лиссабоне. Не одна (сборник)
Шрифт:
— Кто ты — и кто я… — сказал я задумчиво.
— Если мы не знаем этого, зачем нам пытаться узнать что-то еще, — сказал я.
Пожал плечами, а вечером вынес Васяне-Обрубку поесть. Он поскулил о том, как ему тяжело дается этот простой, в общем, процесс, и мне пришлось, присев на корточки, перелить ему в жадную пасть всю тарелку супа. Потом, чтобы совсем уж не растрогаться, я убежал в дом, пожелав бомжу спокойной ночи.
Постепенно это — кормить бомжа — вошло у меня в привычку.
Наташа только пожимала плечами. Но отнеслась к этой моей причуде терпеливо. Хорошая она у меня была. Моложе на десять лет, грудь не очень большая, зато ляжки… Ляжки у нее были — чемпионы. Ляжки-Чемпионы. Она это знала и специально
Белозубая молдаванка Наташа только посмеивалась и говорила, что я драматизирую.
— У этой страны есть будущее! — говорила она.
По мне так это у нее было возрастное. Когда тебе двадцать, у всего в этом мире долбаном есть будущее. Потом это заблуждение проходит. С возрастом будущее мира исчезает и лопается вместе с пузырями твоей личной надежды — они истончаются, как стенки сосудов у старика. Кстати, меня совершенно не беспокоило то, что я нахожусь на содержании у жены. Мне было на это наплевать. Я сидел у себя в доме, доставшемся по наследству от уехавшей в Румынию матери и уехавшего в Россию отца, и глядел, как прекрасный некогда каменный город зарастает сорняками.
И где-то под моими воротами беспокойно ворочался Вася-Обрубок.
Перебрался он к нам в октябре. О том, что это случится, я знал уже в июле. Но продолжал оцепенело ждать, что же произойдет. Само собой, произошло все так, как и должно было. Наступила осень, и похолодало. Чуда не случилось. По утрам на асфальте видны были печати заморозков, и под моими воротами замерзал человек. И когда я подошел к Наташе и спросил, не можем ли мы пустить этого бездомного хотя бы на ночь в прихожую, она не удивилась. Хотя не очень обрадовалась. Еще бы!
Все бывшие хиппи ужасно жестокие и черствые люди.
Не потому, что они плохие, вовсе нет. Мне просто кажется, что они еще в юности исчерпывают весь свой запас доброты их сраной. Ну, когда они ездят за отсос по миру на чужих автомобилях, ебутся с поставщиками травки, чтобы сэкономить деньги, и плетут свои сраные грязные, никому на хуй не нужные фенечки. Но Наташа кроме того, что была бывшей хиппи и журналисткой — да-да! — была еще и моей женой. Так что она разрешила мне пускать Васю-Обрубка в прихожую на ночь. Она ведь помимо переводов занималась и семейной психологией.
— Твоя помощь этому несчастному поможет тебе отвлечься от собственной депрессии, — сказала она.
— О’кей, — сказал я.
Завалил ее на кровать, она обхватила меня своими длинными крепкими ногами, и я ей вдул. Спустил прямо в нее — она у меня была молодая и продвинутая, всегда заботилась обо всем сама, — и вышел покурить за ворота. А там как раз лежал Васяня.
Тогда-то я с ним в первый раз и поговорил.
— Мы можем пускать вас на ночь, — сказал я ему.
— Ох, спасибо, добрый человек, — обычной бомжовской скороговоркой затараторил
— Право, не за что. — Мне в то время доставляло особое удовольствие говорить на правильном русском языке.
ЯКОБЫ правильном, конечно. Том самом, на котором будут разговаривать актеры в кино «АдмиралЪ». Но я про такое тогда даже и не задумывался.
Так Вася-Обрубок перебрался к нам поближе. И уже на пятый день мы установили с ним нечто вроде эмоционального контакта.
— Мил человек, — сказал Вася-Обрубок, — ты, энто, не поможешь ли?
— К вашим услугам, — сказал я.
— Мне б поссать, — сказал он.
— О, — сказал я.
— Дык, — сказал он.
Мы помолчали.
— Мне б поссать, — повторил он.
— А как вы решали эту проблему раньше? — спросил я.
— Чо, — сказал он.
— Как раньше ссал? — спросил я.
— Под себя, — честно сказал он.
Я подумал. Потом, представляя себя пленным немецким офицером, который чистит подвалы Сталинграда от трупов, надел на руки резиновые перчатки и поднес под Васяню ведро. «А может, так надо», — думал я.
— Ну, ебтыть, — сказал он.
— Чо, — сказал я.
— Направить бы, — сказал он.
— Блядь, — сказал я.
— А то же, — обрадовался он более приемлемому в отношениях двух джентльменов тону и выражению.
Пришлось подержать. Минуты через две — Василий волновался и поэтому никак не мог расслабиться — в ведерко хлынуло. Напрудив не меньше коня, Василий меня поблагодарил и попросил застегнуть ему штаны. Что я и сделал. И впервые увидел Васин хер. Это было нечто феерическое. Огромный и грязный. Что-то было в нем… Что-то угрожающее… Нет, в некотором-то смысле я смотрел спокойно. Меня, как и большинство мужчин, беспокоила даже теоретическая вероятность склонности к гомосексуализму. Так что я, женившись на журналистке и психологе, первым делом велел проверить себя на этот счет. И набрал сто из ста. Гетеросексуал — гетеросексуальнее не бывает. Так что взглянуть на его хер я мог спокойно. Но как эстет — беспокоился. Было что-то грозное в этой штуке. Что-то от сомкнутой цепи белогвардейцев было в ней, что-то от неумолимой поступи фаланги… Меня передернуло.
— Ни хера себе хер, — сказал я.
И спрятал Васин член в штаны, застегнув их.
Время шло. Кишинев зарастал лианами все больше. Бродячие кошки сожрали всех крыс. Бродячие собаки сожрали всех бродячих кошек. Потом бомжи сожрали всех бродячих собак. А уж пьяных и спящих бомжей пообкусывали вновь расплодившиеся крысы. Город тонул в нечистотах. Сначала пропало уличное освещение, потом централизованное отопление. Наконец, перестала работать очистная станция, и в городе запахло говном. Для нас с Наташей это никакого значения не имело, потому что у нас И ТАК пахло говном. Из-за Васи-Обрубка, который спал теперь в прихожей не только ночью, но и днем. Как-то Наташа решила даже обсудить это со мной. Это и еще кое-что.
— Тебе не кажется, что для писателя ты чересчур мало пишешь? — начала она осторожно.
— Я вообще не пишу, — угрюмо сказал я, очищая для Васи-Обрубка морковку.
— Тебе не кажется, что немного странно для писателя не писать вообще, — поправилась она спокойно.
— Брось, — сказал я, — писатель — это тот, кто пишет книги и раздает автографы. — А я просто сочиняю истории, чтобы не сойти с ума, — сказал я.
— Выкрикиваю свое безумие, — объяснил я.
Она посмотрела на меня внимательно. Я ответил ей тем же. «Почему этот бойкий мужик, трахнувший студент-ку-практикантку прямо на подоконнике, стал аморфным куском говна?» — безусловно, говорила она взглядом. «Как это девчонка, только о ебле и думавшая, задрачива-ется теперь на тему заработка, статуса и еще тысячи никому не нужных хреновин?» — отвечал взглядом я. Наверняка она бы выиграла в эти гляделки, но в прихожей заворочался Васяня-Обрубок, и она усмехнулась.