Я в Лиссабоне. Не одна (сборник)
Шрифт:
—… они ведь били, били тебя?
— Да, били, — она говорит отстраненно, дымит травой. — Били — сначала так, а потом вот та-ак (показывает): а когда долго бьешь по одному месту, оно теряет чувствительность (умолкает на миг) — это сказала Лилла, Лилла меня любила, Лиллу изъели черви.
Он думает, будто она плачет, но нет: просто так изогнулась. И вот тогда:
— Ты — как — хочешь?
— Я — как ты. А ты?
— Ну что ты спрашиваешь, почему ты все время спрашиваешь?
— Лина.
— Я не Лина!
— Я люблю тебя, Лина.
— Я не Лина, не Лина-а-а, — кричит она и выпархивает из постели — удерживать
— Лина? — Звук разбивающейся о живот ванны воды. — Ли-на? Ли-на?
Полотенце падает на пол:
— Боюсь теней, папочка, боюсь пуще резины.
— Резины? — он переспрашивает.
— Ну да, резины, у него резиновая дубинка была: больно, на самом деле, а потом — не… потом только круги перед глазами. плывет все, плыве-ет, и хорошо, хорошо в чем-то. неважно, что кровь, что страшно, — неважно все. и даже второй, и третий: встать не могла неделю, лечилась от дряни, а все равно, папочка, равно-о.
Локоть. Плечо. Колено.
Он бьет наотмашь: она не закрывает лицо, не кричит. Это из-за нее умерла Лина, это из-за Лины у них все наперекосяк, это из-за Лины он чуть не убил себя, из-за Лины от нее отказал.
— Из-за тебя, — это он закрывает лицо руками, это он кричит, — из-за тебя у ш л а Лина! А мы ведь были счастливы, да, счастливы! Понимаешь?.. Amo, Amas, Amat! [13]
Она кивает и, широко разводя ноги, пришептывает:
— У деда-то конопля в саду росла — масло делал… Как-то мне говорит: «Жмых, Стешенька, выкини», — ну, я за ворота, а там: «Чего, говорят, несешь?» — «Жмых, говорю, несу, дед масло делал, выкинуть попросил.» — «Жмых?» — переспрашивают. — «Жмых, — говорю, — ага…» — «А ну, дай-ка его сюда — сами в компост снесем.» Вечером полдеревни в отключ.
13
Люблю, любишь, любит (лат.).
— Почему жмых, Стеша? — Он трясет ее за плечи. — Почему жмы-ых?
Она смеется.
Лилла хочет выбрать укромное место. Лилла смотрит на нее так, будто видит впервые:
— Сте-ша, — тянет она, — Стешенька, как хорошо-то!..
Стеша достает штопор и, свернув бутылочке шейку,
плотоядно облизывается:
— Почему нет, Лилла? Ты боишься, что я не приду к тебе, что отправляюсь чистить Мексиканский залив прямо сейчас? Что обману — тебя ведь часто обманывали, Лилла?
Лилла не отвечает — Лилла улыбается: Лилла хочет сказать, что она прекрасна, что у нее «восхитительные глаза», «необыкновенная кожа» и «потрясающая грудь» — да-да, вот так просто, так примитивно: «восхитительные» (ведь восхищают), «необыкновенная» (ведь такой не бывает), «потрясающая» (да от нее и впрямь трясет). Вместо этого Лилла пьет вино — глоточками маленькими — и не говорит ничего, вместо этого Лилла улыбается каждой клеткой своего существа: Лилла знает, сегодня она останется, останется до утра, а эта чертовка, стиляжка, дрянь — хрупкое чудо на карте трагичного ее мира, маленькое растение, трепетная душа. Она, Лилла, знает, что будет тянуть, словно нектар, душистый ее сок, и тело ее, сверкнув, подобно молнии, разрядится слезами и шепотами.
Но все происходит
Локоть.
Плечо.
Колено.
Капелька пота, стекающая по спине, замирает на ящерке: «Главное — успеть запеленговать», — Лилла думает — и пеленгует: рыжие волосы, тонкие щиколотки… да что с ней делать теперь, а?
Она знает: нельзя цепляться, ну да, хорошо знает — стоит позволить себе чуть больше, как сразу — пишипропало: никому-ничего-не-должна — это рефрен такой, она б хотела его не слышать — и все же цепляется: да, и к волосам, и к щиколоткам.
— Сколько зим без тебя, а? Нет, ты скажи, скажи-и, что за магнит? Медом, что ли, намазана? Отклеиться невозможно — приклеиться и подавно. ведьма? Лилла, Лилла. — качает головой Стеша и слизывает капельку крови с ее языка.
Как ты танцевала?
— Как-как. — Стеша смеется. — Да нравилось мне, нравилось заводить-то! Сидит такой — тушка — в кабинке, пиво сосет — а я раздеваюсь: трогать не дозволяется, охрана за стенкой. и так его обойду, и эдак. красный как рак станет, ну и дава-ай… Все одинаковые. А надоело — и бросила. Лилла, что-то не так, Лилла?
Жизнь сжимается — хруст, крик! — до маленькой точки на анатомической карте мирка: любое слово Лиллы, любое движение, в общем, бессмысленно: «Главное — не цепляться, — стучит в висках, — не привязываться, не то.»
А утром:
— Спать — смерть как хочу, убери ру. — И Лилла закрывается, и Лилла готовит кофе: Лилла знает — если вовремя его приготовить, никто не заметит, что она, сжав по-детски кулачки, беззвучно плачет над Мексиканским заливом: говорят, будто тот и впрямь существует.
«Стеша, не желаете отобедать?»
Он будто б из девятнадцатого, проездом.
Целует руку. Подает зонт и балетки.
Не друг, не недруг — Случай.
Да отчего ж нет!
«Ваше величество…»
Обедают.
И девятнадцатый говорит, говорит.
И она слушает, слушает.
Слушает, чуть приоткрыв рот.
Точеный рот.
Рот, достойный кисти Веласкеса.
Санти.
Гогена.
Рот, принявший в себя сотню чужих.
Рот, который он, Случай, просит позволения нарисовать.
И получает.
Получает позволение.
«Да она лист, лист просто! Кружится — не поймать, да и не нужно, не нужно лови-ить! Летит себе, кувыркается, приземляется на секунду — и снова кружится. не лист, не-ет: лиса! Да она ведь и есть, она пить — лиса! Шкурка.» — «Да она просто мороженое, мороженое из ЦУМа того… мне шесть, мамочка в новом платье. и эти потолки, потолки высоченные. если поднять голову и посмотреть сквозь стекло на небо, оно покажется более настоящим, чем на самом — да! — деле. ну а потом — сразу — стаканчик вон тот. лучшее в мире мороженое с вываливающейся шапкой-сугробом — ам! — и нет. так и Стешенька. была вот — и нет, рас-та-я-ллл-а.» — «Да она просто змей, змей воздушный! Торговка иллюзиями! Одной рукой монетки считает, другой — мечту продает. и ведь летит, надо ж, летит по небу вот этому, а там: и лист, и мороженое, и сказка Шехерезады последняя.»