Я в любовь нашу верю...
Шрифт:
Тогда-то он и придумал свой идеальный план мести — настолько совершенный, что не нашлось места ни одной упущенной детали, даже самой мелкой. В каждой секунде его крылся определенный символизм, который понять могла лишь сама Венера. Она непременно раскроет его потаенный смысл, но только будет уже слишком поздно.
Данбурит искривил тонкие губы в зловещей усмешке. Перед ним больше не стояло дилеммы, что делать с Минако — убить или обратить во тьму. Первый вариант теперь казался ему наиболее предпочтительным, пусть даже его держало данное Берилл обещание сделать Венеру девой тьмы. Жажда крови, подогретая ненавистью, бурлила в нем, требуя своего. Убить, отомстить, не оставить
Первым делом он проследовал к двери и, широко распахнув ее, крикнул, призывая одну их своих юм:
— Лин-Лин! Ты нужна мне! Немедленно!
Легкий ветерок скользнул вдоль коридора, унося слова главы Темного Агенства в полумрак бункера, и офицер, удовлетворенно кивнув, вернулся за стол, принявшись деловито перебирать на нем бумаги и счета.
— Принцесса Лин-Лин, красивое сердце Темного Агентства прибыла, Данбурит-сама! — до неприличия громкий и звонкий голос юмы заставил парня невольно вздрогнуть. Он поднял на нее взгляд и произнес, едва заметно усмехаясь:
— Я понял это еще до того, как ты открыла рот, драгоценная моя. Прежде тебя выдали позвякивание бижутерии и запах дешевых духов.
Сказав это, Темный Адонис не покривил душой — Лин-Лин слыла самой безвкусной юмой во всем Агентстве. Возомнившая себя первой красавицей среди прочих созданий Данбурита, она не знала меры ни в одежде, ни в косметике, ни в бижутерии. Одежда у Лин-Лин была всегда самой яркой — в основном теплых оттенков — от бордового до солнечно-желтого. Даже сейчас она была облачена в алое шелковое кимоно с хаотичным узором из желтых листьев гинкго. У Данбурита так и зарябило в глазах. В добавок ко всему прочему, юма просто обожала всякие украшения, не делая особых различий между настоящими драгоценностями и дешевыми побрякушками. Лин-Лин отдавала особое предпочтение красным камням. Юма считала, что смешение красного и золотого оттенков — это истинно королевское сочетание, а так как она мнила себя принцессой, то и считала необходимым всячески подчеркивать свой статус. А дополняли образ четыре бамбуковые палочки с красными шариками на концах, которыми Лин-Лин закалывала темно-желтые волосы; отчасти из-за этого прическа казалась неким подобием короны. Красный шелковый шарф, повязанный вокруг головы юмы, был закреплен массивной рубиновой брошью красного золота, что притягивала к себе взгляды.
Услышав далеко нелестные слова в свой адрес, Лин-Лин возмущенно вскинула голову и скрестила руки на груди. При этом ее массивные серьги, качнувшись, звякнули.
— Это было грубо, Данбурит-сама! — произнесла она и тут же накуксилась.
— Ладно, не дуйся, красивое сердце, — смягчился глава Агентства. Он знал, что Лин-Лин была очень ранимой — резкая критика могла серьезно обидеть юму. Оттого он поспешил поменять тактику, воспользовавшись своим коронным методом — лестью. — Дело вот в чем. Я задумал одно крайне деликатное дельце, и мне требуется помощь крайне сметливой и проворной юмы. И я подумал: «А не попросить ли об этом Принцессу Лин-Лин?» Что скажешь?
При этих словах бледное лицо юмы, покрытое толстым слоем рисовой пудры и коричневыми пятнами румян, расплылось в широкой улыбке:
— О, Данбурит-сама! — восторженно воскликнула Лин-Лин, сцепив пальцы в замок и прижав к груди. — Я сделаю все, что смогу, и даже больше! Вы не пожалеете, что выбрали меня!
— Очень и очень надеюсь на это, — подмигнул темный офицер, и Лин-Лин едва
Пока Адонис строил и воплощал свои грандиозные замыслы в жизнь, Минако и Рей второй час подряд разучивали новую песню, с которой Айно должна была на днях выступить в клубе «Moonlight Paradise». Создавалось впечатление, что Рей знает «La Soldier» едва ли не лучше, чем автор и исполнительница композиции в одном лице. Последняя сидела перед синтезатором с самым несчастным видом, едва сдерживая зевоту и всей душой желая прекратить это издевательство над собой. Хино, явившись ближе к обеду, самым бесцеремонным выдернула подругу из постели и, отчитав ее за бесцельное валяние в кровати, потащила в соседнюю комнату — разучивать песню. Поднять — подняла, но не разбудила.
— Минако, возьми на полтона выше и вытяни первый слог, вот так: ты — во-о-о-о-ин! — воздев глаза потолку, Рей пропела строчку из песни, вытягивая при этом руку, точно помогая себе.
— Ты — во-о-ин! — вяло и неуверенно спела Айно, с мученическим видом взглянув на подругу, и Хино раздраженно закатила глаза.
— Нет, опять не то! Ну что такое?! Я не узнаю тебя, — вздохнула Рей, всплеснув руками. Уперев руки в бока, она отключила синтезатор от питания и сняла наушники, бросив быстрый взгляд на часы. — Вот что: давай-ка ненадолго прервем твое блеяние и передохнем. У тебя найдется перекусить?
Айно, с готовностью кивнув, вскочила с места и вышла из комнаты, направляясь к холодильнику. Открыв его и поколебавшись с мгновение, вытащила оттуда миску с апельсинами, намереваясь сделать из фруктов сок. Конечно, приготовление чая заняло бы куда меньше времени, но Минако намеренно растягивала процесс приготовления ланча, дабы отдохнуть от тирании Хино.
Доведенными до автоматизма движениями Айно разрезала фрукты и пропустила их через соковыжималку; при этом ее мысли были далеки от столь привычных действий. Образы из далекого прошлого наводняли ее голову, миражами вставая перед мысленным взором и заставляя чувствовать себя несказанно больной и слабой. И причиной тому были видения из прошлой жизни.
Всякий раз ложась спать, Минако не без напряжения ожидала очередного сновидения. Провидение никогда не посылало ей знаков о том, когда именно наступит этот момент. А когда сон обрушивался на нее подобно морской волне, Айно впадала в забытье на долгое время. Порой видения держали ее в призрачном плену до двенадцати часов. По пробуждению Минако не чувствовала себя отдохнувшей, как и полагается после стольких часов крепкого сна. Она ощущала себя разбитой, весь день не могла ни на чем сосредоточиться и унять мелкую дрожь в руках. Создавалось впечатление, что Айно проживала жизнь Минории заново, хотя в сновидениях девушка была всего лишь сторонним наблюдателем — бесплотным духом, что мог лишь наблюдать за происходящим, не в силах двинуться с места, закричать или заплакать.
Восьмой сон был самым тяжелым за все время. Он вновь перенес Минако в прошлое, демонстрируя ей, пожалуй, самые трагические моменты из жизни Минории и трех ее подруг. Айно казалось, что она смотрит тяжелый фильм, зная заранее, что концовка его не будет светлой и счастливой. Другая метафора, пришедшая ей в голову по пробуждению, была менее приятной — девушка даже содрогнулась и яростно замотала головой, точно намереваясь вытрясти оттуда столь мрачные мысли: «Видеть эти сны — все равно, что присутствовать при пытке близкого сердцу человека и не иметь возможности помочь ему…»