Я вам покажу!
Шрифт:
Четвертое, пятое, шестое яйцо.
— Тося! Ты вбила шесть штук!
— Тебе что, жалко, да?
Тося схватилась за металлическую ложку, но, заметив мой взгляд, взяла деревянную, посолила, поперчила, покрошила сыр с плесенью, все перемешала. Яичница пахла изумительно. Тося поставила сковородку на стол, подала тарелки. Я положила себе самую малость. Дочь стала есть прямо со сковородки.
— Тося, тебе плохо не будет? — спросила я, видя, что она думает о чем-то другом.
— Не будет, — ответила моя дочь, — Ты не сердишься на меня?
Я сделала глубокий
— Нет. Дочери делают глупости. Но матери должны их все равно любить.
— А ты любишь меня, потому что должна или хочешь?
— Я тебя просто люблю, — ответила я. Тося улыбнулась и снова принялась за еду.
— Тося, шесть яиц!
— Да, я знаю, — сказала Тося и отправила в рот кусок зернового хлеба. — Так ты не сердишься на меня из-за того письма?
— Я не знаю какого.
— Которое после праздников я написала Адаму: чтобы он оставил нас в покое, потому что вернется папа и он не должен нам мешать. Я написала ему длинное письмо. Что я его очень прошу и что папа приезжает и заботится о нас… Я не должна была этого делать, извини, мамуль. Он, наверное, говорил тебе.
Ах вот как оно было… Эксик в Рождество подошел к телефону, не сказал, что говорил с Адамом, не подозвал меня… Потом Тося написала письмо… Потом приехал Шимон и увидел Эксика… Потом Уля, а впрочем, и моя мама, и тетя-фронтовичка, и Тося знали, что для меня будет лучше всего. Адам приехал и лишь своими глазами увидел, как обстоят дела.
— Нет, не сказал. Он ничего ни о каком письме мне не говорил.
— Я его просила не говорить, но думала, что он все-таки расскажет…
Я совсем не собиралась плакать, но, увы, слезы катились сами собой.
Тося замерла в растерянности — я никогда не плачу при ней, но на сей раз не смогла сдержаться.
— Мама, мама, — она бросилась меня утешать, — все еще можно исправить…
— Нет, — шмыгала я носом, — уже ничего не исправишь.
— Ты же можешь ему сказать, что это я… — Тося решилась на благородный жест. — Он всегда понимал такие вещи…
Она с надеждой смотрела на меня. Именно это вызывает у меня зависть, я завидую ей и всем юнцам. Нет вещей необратимых, все можно отменить, исправить, как-нибудь все уладится, сегодня — так, а завтра может быть иначе, достаточно одного «excuse», чтобы мир перевернулся с ног на голову…
Я улыбнулась сквозь слезы.
— Я уже с ним разговаривала. Он не хочет. Но я рада, что ты мне сказала. И очень прошу тебя, Тося, не вмешивайся больше. Обещай.
Тося выскребала сковороду.
— Господи, ты все съела?
Тосе всегда бывало плохо от яиц, а она заглотнула почти шесть штук, к тому же приправленных сыром с плесенью. Ей-богу, не миновать беды.
— Мамочка, серьезно, я не хотела… — Тося выпила стакан апельсинового сока.
— Знаю. Давай оставим эту тему. Пошли смотреть телевизор.
Дочь принесла мне плед, и, оставив неубранным стол, мы отправились смотреть «Новости».
— Танкер водоизмещением триста кубических метров вошел в гдыньский порт, — сообщил диктор, а снизу шла бегущая строка: «В японии задержаны двое…»
— Мама, Япония пишется с большой
— Наверное, Пёрл-Харбор начался с того же. Кто-то стал писать Японию со строчной буквы. — В этом можно не сомневаться. Я закуталась в плед, глаза сами собой закрывались.
Я не слышала, как Тося вышла из дома.
Из дремоты меня вывела телефонная трель. Звонила моя мама, чтобы сказать, что хотя она меня не так воспитывала, однако, наверное, я права. Но она уже старая, несмотря на то что старается изо всех сил, и она думала, что так для меня будет лучше. Потом позвонил отец и сказал что если бы он был на месте мамы, то прекратил бы по крайней мере трепать языком, потому что это просто вопиет к небу, и чтобы я не сердилась на мать. Потом позвонила мама и сказала, чтобы я не слушала, что плетет отец, потому что он всегда болтает глупости, и жила собственным умом. Потом позвонил отец и сказал, чтобы я не огорчалась, что жизнь не кончается и я еще молода, хотя в последнее время выгляжу как-то не очень. Потом позвонила мама и сказала, чтобы я не слушала отца, потому что я молода, но мне надо привести себя в порядок.
А потом я увидела, что Тоси нет дома.
Вечер. Борис растянулся перед камином, в которым уже прогорели дрова. Я лежала потная, оба кота — на мне, вытягивали из меня болезнь. Решила позвонить Уле — может быть, Тося у Агаты. Набирала Улин телефон с дрожью в сердце.
— Это я, Юдита…
— О Господи, как хорошо, что ты звонишь! — захлюпала в трубку Уля. — Я думала, ты уже никогда со мной не захочешь говорить…
У меня потеплело в груди. Уля действительно не желала мне зла. Просто это роковое стечение обстоятельств.
Вот и все.
— Ну что ты, Уля, — захрипела я в телефон (не приняла днем лекарство, и результат слышен). — Я уже не сержусь… прости, но я должна была тебе все сказать…
— Ты что, болеешь? — заволновалась Уля.
— Немножко… Тося у вас?
— Я сейчас к тебе приду! — закричала подруга, и я не услышала, у них Тося или нет.
Уля сделала мне двойную порцию чая с четырьмя дольками лимона, мы с ней обнялись и расцеловались, несмотря на мое воспаление легких. Не бывать тому, чтобы какой-то проклятый Эксик нас разобщил, поссорил и сломал нашу дружбу. Собственно говоря, даже хорошо, что я ей все высказала, другой случай мог бы не представиться. Наверное, с дружбой так же, как с любовью, — то, что нас мучает, нельзя откладывать на потом. И что бы там ни было, хорошо, что есть Уля.
Когда я осталась одна, позвонила Якубу, но он сегодня не виделся с Тосей. Потом сделала осторожный звонок родителям, но им тоже ничего не известно. Потом позвонила бывшему, трубку сняла Йоля: нет, конечно, Тоси у них нет, а если бы она была у них, я бы сама об этом прекрасно знала, правда ведь?
Неправда.
Я решила, что не буду ни беспокоиться, ни нервничать. Еще не так ужасно поздно, Тося, видно, уходя, не захотела меня будить. Я не должна ее проверять и контролировать. Она куда-то на минутку ушла и сейчас вернется.