Я вас жду

Шмушкевич Михаил Юрьевич

Жую взятый с собой в дорогу бутерброд и заношу в «Голубую кладовку» необыкновенную историю. Начну с самого начала.

Так будет вернее.

Стук в дверь.

— Пожалуйста, войдите.

Мои курцы в сборе. Старший прикладывает палец к губам.

— Ничего, ничего, имение принадлежит всем, — говорю.

— Постараемся не мешать, — заявляет, усаживаясь на своё прежнее место, Солидный. Облокотив руки о край стола, он скользит взглядом по раскрытой тетради, останавливает его на застывшем посреди строки кончике стержня. — К зачётам, экзаменам

готовимся? Заочница?

— М-м.

— Последний, надо полагать, курс? Угадал?

— М-м.

Шумный сочувственный вздох.

— Тяжело… Тяжело работать и учиться. — И после небольшой паузы весёлым добрым голосом: — У меня, могу похвастать, всё это уже давненько позади. — Он кивает на сидящих рядом с ним ребят и почти со страданием добавляет: — А Мишка, Коля, образно выражаясь, в начале пути. Им ещё годика четыре бессонных ночей, волнений, тревог. Правильно?

— Бесспорно, — соглашаюсь и, скосив глаза на юношей, пытаюсь определить, в каких они отношениях с Солидным. Познакомились ли на вокзале, здесь, в купе, или давние друзья? Ребята глядят на него с искренним почтением, однако это ещё ни о чём не говорит.

— Если бы не наш главный инженер… — Заговорил Мишка. — Боимся, трусим, конкурс сумасшедший — на одно место шесть заявлений! Провалимся…

— А Александр Семёнович, — поднимает глаза на Солидного Коля, — за своё: годиков через пять-десять при таком развитии техники человек со средним техническим образованием будет считаться малоквалифицированным работником, разгильдяем. Одним словом, на экзамен с нами поехал, чтобы мы храбрее…

«Толковый дядя, честь и хвала ему! — ставлю оценку Солидному. — Главный инженер… чего? Завода, фабрики?»

— Кад-ры, — разводит руками, как бы защищаясь, Александр Семёнович. — Трудимся на индустриальной основе.

Он вдруг рассмеялся, затрясся всем своим грузным телом. Спохватился, что так, мол, неприлично, и весёлым покровительственным тоном пояснил: — Мишка, Коля в свою защиту бумажку с точным расчётом тычут. Если все из нашего посёлка получат образование, то в селе на один гектар пахотной земли будет три агронома, на одного больного — два врача, а на одного школьника — три педагога.

Теперь мы уже смеёмся все, дружно, как одна семья.

— Простите, как вас величать? — обращается ко мне Александр Семёнович.

— Галиной. Можно просто: Галя.

— А если и по отчеству?

— Галиной Платоновной.

— Так вот, многоуважаемая Галина Платоновна, послушайте, что я хочу сказать, — глядит главный инженер мне в глаза. Тон его настойчив, но уважителен. — Рост техники, требования дня подгоняют человека, не дают ему стоять на месте. Наш комбинат крупнейший в стране, идёт по непротоптанной дороге отечественного эксперимента общегосударственного значения.

«Старается говорить красиво», — отмечаю про себя.

Выясняется, что мои попутчики выпускают в год десятки тысяч кур и даже… дроф, которых учёные собираются занести в Красную книгу. Фамилия главного инженера птицефабрики Калина. Ничего удивительного в том,

что он растит кадры, что поехал с ребятами на вступительные экзамены. Поражает другое: для чего парням, сдающим за первый курс, нянька?

— Побаиваетесь, что им и сейчас не хватает храбрости?

— Чистое совпадение, Галина Платоновна, — поясняет Коля. — Мы в институт, а Семеныч по делам бройлерной…

«Возможно, — соглашаюсь. — Мы с Оксаной…»

— Еду принимать технику для нового цеха, — уточняет Калина.

Проводница, угостив нас чаем с печеньем, немного погодя раскатывает постели. Ребята — на боковую, немедленно засыпают, а главный инженер бройлера с нескрываемым наслаждением рассказывает о своём комбинате и о далёком, как он выразился, прошлом, когда у него зародилась любовь к птицам.

Доброта

Тунеядцы, преступники вырастают исключительно из балованных маменькиных детей, доказывают далеко не мудрые люди. Всегда ли? О, нет!

Саша Калина — теперь он мой сосед по купе — отнюдь не был таким сынком. Его отец пропивал всё, что зарабатывал, а больная, слабохарактерная мать положения изменить не могла. Школа поддерживала мальчика бесплатным питанием, учебниками, обувью, одеждой. Однако рядом с ним за партами сидели жизнерадостные счастливые дети и он чувствовал себя обиженным судьбой. Особенно его раздражал весёлый беззаботный смех сверстников. В такие минуты Саша вспоминал пьяный хохот, звон битой посуды, грубую брань.

Как-то раз, когда мальчик заступился за плачущую мать, отец кинулся на него с топором, крича: «Убью, убью, щенок!» Саша сбежал из дому, сел на товарняк и к вечеру оказался в другом городе. В ту ночь милиционер отвёл его в детскую комнату, но он и оттуда сбежал. Снова поймали, отправили в интернат. И здесь Саша долго не продержался, подружился с шалопаем-старшеклассником, помог ему выкрасть из кладовой несколько пар ботинок.

Новый дружок надул его: ушёл «на минутку» с мешком — и след простыл. Тогда Саша окончательно разуверился в людях. Обозлился, очерствел, стал людям мстить, чем только мог, — обрывал трубки в телефонных будках, прокалывал скаты в легковых машинах, ну и, конечно, заделался воришкой. Спал, избегая зорких глаз милиционеров, в ближайшем лесу.

Однажды над головой маленького бродяги, собиравшегося уснуть, поднялась возня. Тихая, но беспрестанная. «Птичье гнездо», — догадался Саша. Как только первые лучи солнца пробились в глубь леса, он встал, отошёл немного от дерева, задрал голову. В развилке веток сумочкой свисало гнездо, оттуда, оглядываясь с опаской, высунулась птица с тускло-белой грудью и зеленоватой спинкой.

— Вот она, гадина! — процедил сквозь зубы Саша. — Подожди-ка, сейчас, сейчас…

Он не знал, что это иволга выгревает своим телом маленьких иволжат. Собственно говоря, ему было безразлично, что делает птица. У него была определённая цель: в отместку за беспокойную ночь разрушить гнездо.