Я — ваши неприятности

Полякова Татьяна Викторовна

— То, что мне надо!

— Серафима, — нахмурился он. — Я тебе уже говорил и опять скажу: женщина, если она не совсем дура, должна Держаться от бандитов подальше, лучше всего и вовсе не знать об их существовании. Я ясно выразился? Кстати, пословицу вспомнил: из огня да в полымя. Знаешь такую?

— Ты мне друг? — спросила Серафима, опустив глаза долу. — Должен ты мне помочь? Сыщи человека, а там я уж как-нибудь сама…

— Представляю…

— Есть такой человек?

— Ну, есть… и что? Вместо одного бандюги будешь должна двум.

— Я все по-умному оформлю, на свой женский манер.

Да мужику за счастье услужить женщине. Давай колись: кто, где найти?

— Циркач. Из молодых. Злой, голодный. Каток ему как кость в горле.

— Молодой? Годков ему сколько?

— Лет двадцать пять.

— Черт, — выругалась Серафима. — Я для него несколько старовата. В том смысле, чтобы являться венцом творения Божьего… — Тут взгляд ее наткнулся на меня. Серафима задумалась, а Владимир Петрович насторожился.

— Ты что сейчас говорила? Не дам родную племянницу на поругание плешивому бизнесмену? А бандиту подсовываешь? — сказал он.

— Очень даже далека от этого. Нам требуется романтический образ, гений чистой красоты, при виде которого мужик продаст нательный крест и бессмертную душу.

— Белая горячка, — развеселился Владимир Петрович.

— Ты меня имеешь в виду как “гения” и “образ”? — спросила я.

— Конечно.

— Серафима, — сказала я. — Это волюнтаризм. Я этих стриженых до смерти боюсь и совершенно не знаю, как себя с ними вести.

— Постыдилась бы говорить такое, ты ж актриса.

— Смею заметить, — вмешался Владимир Петрович, — что мы не в театре. Там в худшем случае освищут, а здесь и головы лишат.

— Вот именно, — радуясь поддержке, кивнула я.

— Эх, а еще Марию Стюарт изображать хочешь. С заячьей-то душой королеву-мученицу не сыграешь.

— Это шантаж, — разозлилась я.

— Мне можно, я тетка. Ну? Давайте попробуем доказать, что мы чего-то стоим.

— Я совершенно не представляю… — жалобно начала я.

— Принципиальное согласие, — перебила меня тетка.

— Серафима, это глупо, безответственно и опасно.

— Ну?

— Считай, я в деле, — выдохнула я, опускаясь в кресло. — Дурочки, — покачал головой Владимир Петрович, направляясь к двери. — Подумайте насчет денег, и я прикину, чем могу помочь.

— Вовка, — позвала Серафима, — знаешь, что тебе надо? Встряхнуться. Ты ж был отчаянным мужиком.

— Был, да сплыл.

— Ничто не проходит бесследно…

— Эту цитату можно трактовать двояко.

— Хорошая афера пойдет тебе на пользу.

— Я не имею права быть аферистом.

— А ты на работе отпуск возьми. Завтра у тебя выходной?

— Выходной.

— Значит, в десять ноль-ноль — производственное совещание на моей кухне. Об этом Циркаче я должна знать все, как старушка соседка.

— Думай, где деньги взять, — сказал на прощание Владимир Петрович и удалился.

Серафима, необычайно взбодрившись, направилась в ванную, откуда вернулась цветущей и сияющей, и потащила меня в ресторан, отмечать мой приезд и начало военной кампании.

— Он не придет, — убежденно сказала я, глядя на часы.

— Вовка? Придет как миленький. Я его много лет знаю. Это сейчас он серый да облезлый, а душа прежней осталась. Можешь мне поверить. Бандюги его вконец доконали, оттого и раскис. Вечером сажает,

утром выпускает, обо всех их делишках осведомлен, а упрятать этих деятелей куда следует не может. Он из-за этих гадов мужиком себя чувствовать перестал. Потому не упустит шанса насолить им как следует.

— Серафима, что-то я смутно вижу, как мы им насолим.

— А тебе и не надо. Твое дело быть недосягаемо прекрасной. Отважные рыцари скрестят копья…

— Никакие не рыцари, а бандиты, и меня это очень тревожит.

— Я с тобой, не боись!

— С тобой я еще больше боюсь. Без двух минут десять в дверь постучали. Я кинулась открывать. На пороге стоял Владимир Петрович. Подозрительно помолодевший. В преддверии дневной жары вместо серого костюма он облачился в джинсы и футболку, мало того, он подстригся. Азартный блеск в глазах я отнесла на счет выходного и хорошего настроения. В целом он выглядел очень неплохо, я бы даже сказала, “интересно”.

— Где генерал? — спросил он. Мы отправились к Серафиме. Та при виде давнего друга свистнула и сказала:

— Ты часом не влюбился?

— У меня выходной — это раз, я пришел в гости к двум красивым женщинам — это два, сегодня мой день рождения — это три.

— О Господи, — простонала Серафима. — Я ж забыла совсем, прости непутевую, это все неприятности. Лика, собирай на стол, а я пойду чего-нибудь пошарю.

Пока я собирала на стол, тетка вернулась, держа в руках красиво оформленную коробку с набором для бритья. Из чего я сделала вывод, что подарок для дорогого друга был припасен заранее. Пока они поздравлялись и обнимались, я вспомнила про кружку, что привезла в виде презента своей неразумной тетушке, да так и не вручила из-за свалившихся на нашу голову неприятностей. В общем, я не ударила в грязь лицом и тоже поздравила Владимира Петровича. Как тот не прослезился, ума не приложу. Но остался очень доволен. Мы сели за стол, выпили, как полагается, за его здоровье и целых полчаса говорили только об имениннике. Через тридцать минут тетка Серафима, решив, что этикет соблюден, вернула нас к мрачной действительности.

— Что ж, пора поговорить о деле.

— О деле так о деле, — хмыкнул Володя. — Итак, Правдин Сергей Константинович, по кличке Циркач, двадцать шесть лет, не судим, женат, дочь пяти лет, жена домохозяйка.

— И что? — нахмурилась Серафима.

— А чего ты хотела? Слушай дальше. Отец и мать алкоголики, парня воспитывала парализованная бабушка. Объяснять, что это значит? Хорошо учился. От соседей и учителей отзывы только положительные. В настоящее время ни с родителями, ни с запойной сестрой отношений не поддерживает. Женился очень рано, супруга старше его на пять лет. Знают друг друга с детства, в одном дворе росли.

— Уже кое-что, — вздохнула Серафима.

— Имеет репутацию серьезного, умного, сдержанного и весьма опасного человека.

— Это в двадцать-то шесть лет? — удивилась тетка.

— Я тебя сейчас еще не так обрадую. Циркач в своем роде бандит редкий. Отличный семьянин. К женщинам равнодушен, любовницы не имеет, шлюх терпеть не может, надо полагать, сказывается суровое детство. В бане и то без баб парится.

— Это уж вовсе никуда не годится, — закручинилась Серафима.

— Чем богаты…