Я - ведьма!
Шрифт:
— По-моему, ты конченая эгоистка и нарциссистка и любишь только себя. Проблема лишь в том, что ты не можешь понять, кого любишь на самом деле. Ладно, пошли в театр, сейчас двери закроют…
На ярко освещенной сцене лорд Горинг замер перед зеркалом в карикатурно-самовлюбленной позе. Рядом вытянулся дворецкий Фиппс, столь отчаянно пытавшийся придать своим чертам холодную бесстрастность, что казался не то флегматичным дауном, не то говорящим чучелком. Воображая, что играют пьесу Уайльда, артисты,
— Видите ли, Фиппс, модно то, что носишь ты сам. А немодно то, что носят другие, — просветил нас Горинг повышенно противным голосом.
— Да, милорд.
— А ложь — это правда других людей.
— Да, милорд.
— Другие — это вообще кошмарная публика. Единственное хорошее общество — это ты сам.
— Да, милорд.
— Любовь к себе — это начало романа, который длится всю жизнь!
Дальнейшего диалога я не расслышала, потому что Танька, нагнувшись, гаркнула мне в ухо:
— Вот видишь, Уайльд тоже любил только себя.
— Это не Уайльд, а лорд Горин — герой произведения, — вяло отбилась я.
— Да у Уайльда по всем произведениям напиханы лорды и милорды, которые любят только себя! В кого, по-твоему, был влюблен Дориан Грей? Он был такой же нарцисс, как и ты…
— Уайльд был не нарцисс, а гомосексуалист.
— Какая разница? — громким шепотом парировала Танька. — Нормальная любовь — мужчины к женщине и женщины к мужчине — это тяга к противоположности. А гомо все противное считает противным. Ему хочется такого же, как он. То есть, по сути, себя самого и хочется.
Я несколько офигела. Теория, следовало признать, была весьма оригинальной.
— И знаешь, почему Уайльд так плохо кончил? — продолжала Танька, горячась и, незаметно для себя, переходя с громкого шепота на тихий крик. — Потому что он, так же как и ты, не разобрался, кого он любит на самом деле. Что его гомосексуализм — всего лишь недоразвитая форма нарциссизма.
— Это по-другому называется аутоэротизм, — задумчиво констатировала я, припоминая содержание злополучного психологического словаря. (Рядом на полке стоял «Словарь современного секса», где упоминались и такие замысловатые формы любви к себе, как аутоиррумация и аутопедерастия, в процессе которых следовало изогнуться так, чтобы удовлетворить себя самому. Но, по-моему, на это были способны только акробаты.)
— Девушки, можно потише! — раздалось возмущенное шипение сзади.
— Спасибо бы сказали, — нимало не смутившись, фыркнула Танька. — Уайльда вы еще сто раз услышите, а такого больше никогда.
— Вы ведете себя неуважительно по отношению к писателю… — злобно взвизгнула тетка в морковном платье, оказавшаяся Таниной соседкой справа.
— Ну знаете!.. Уайльд был тот еще писатель. Он бы и сам про такое с интересом послушал, — завелась подруга.
— Да слушать вас противно! Постеснялись бы! — сзади уже орали.
Кто-то невежливо ткнул меня
— Люди совершенно правы! — подала голос я. — Никакая я не лесбиянка и не нарциссистка!
— А кто девушку глазами чуть не трахнул? — азартно подхватила тему Танька.
— Девушки, мы вас сейчас выведем!
Я развернулась на девяносто градусов к сидящим за нами в поисках поддержки.
— Да вы послушайте, что она говорит. Какая я лесбиянка! Сама она лесбиянка!
— Может быть, — неожиданно весело согласилась Танька. — Я заметила, что последнее время мужчины меня совсем не возбуждают.
— Что?!! — Я аж отпрянула от удивления. — Тебя?! И давно?
— Уже несколько дней, — гордо продекламировала подруга.
К нам со всех ног неслась дебелая билетерша.
— Так, пошли отсюда, если не умеете вести себя в культурном месте… Пошли… Пошли вон из зала, — грозно закудахтала она, вцепившись в Танькино плечо. — Идите отсюда, мудачки… — Видимо, постоянный контакт с культурой сказался на ней крайне мало.
— И впрямь, Валька, пошли отсюда. А то это не спектакль, а нудота, — вызывающе громко объявила подруга.
Я послушно попыталась обуться (едва лишь в зале погас свет, я скинула предательские туфли, освободив свои умирающие пальцы). Ступни взвыли болью, категорически отказываясь втискиваться обратно в «лодочки», которые внезапно стали меньше на два размера.
Мне сразу захотелось досмотреть спектакль до конца. Но подобного шанса Таня мне, увы, не оставила.
— Наш талант здесь все равно никто не ценит. Другие бы поблагодарили за то, что их хоть кто-то развлекает. А эти… — презрительно завершила она свою тираду, без стеснения перекрикивая актеров, и, походя стряхнув со своего плеча билетершу, направилась к выходу, независимо виляя бедрами.
Я встала и поплелась за ней босиком, прижимая туфли к груди, сопровождаемая осуждающими взорами.
Уже у двери меня цапнул за руку какой-то донельзя возбужденный потный мужичонка и с живейшим интересом спросил:
— Девушка, что, правда мужчины не возбуждают?
— Чего на тебя нашло? — уныло поинтересовалась я, выйдя на крыльцо театра.
Я стояла на асфальте босиком, мысленно прощаясь с единственными чулками и сутулясь под любопытными взглядами прохожих.
Держа сигарету одними губами, Танька запрокинула голову и беспроблемно прошепелявила:
— Тык шпектакль был пашкудный. Надо ш было хоть как-те порежвиться… Пошкольку шпашение утопаючих — дело рук шамих утопаючих. Што шнова говолит о полежношти нарчищижма…
— Че ты прицепилась ко мне со своим нарциссизмом! Достать меня хочешь?
— Дула. — Она вытащила сигарету изо рта. — Я ж тебе добра желаю… Бросай своего Валерку на фиг.
Я нахохлилась — тема была запретной. Но в порыве хулиганского вдохновения Танька, не глядя, перепрыгнула много раз оговоренное табу.