Я, Вергилий
Шрифт:
ДЕТСТВО: МАНТУЯ И КРЕМОНА
(70—54 гг. до н.э.)
1
Я родился 15 октября в первый консулат Помпея Великого и Марка Лициния Красса [5] в канаве близ Мантуи.
Не думаю, чтобы мать когда-нибудь простила отцу эту канаву. Она, конечно, не простила бы и мне, если бы я не удовлетворил её честолюбия, проявив склонность к наукам.
5
Я родился... в первый консулат Помпея Великого и Марка Лициния Красса. — В римской системе
Вы спросите, а почему, собственно, в канаве? Разве мать Вергилия была проститутка, ничтожество? И был ли у него когда-нибудь отец, которого она могла бы простить?
Вот именно это и было пунктиком моей матери. В такую историю влипнешь — не отделаешься.
Правда менее драматична. Отец с матерью отправились навестить друзей в деревне Анды, как раз недалеко от Мантуи. Мать хотела отложить визит по понятным причинам, но отец настоял (почему — я не знаю), сделав уступку лишь в том, что нанял носилки. То ли тряска сделала своё дело, то ли просто пришёл мой час. Как бы то ни было, но на обратном пути отошли воды, и отец, который дома больше имел дело с овцами, нежели с женщинами, вытащил её в самое подходящее место, подальше от любопытных глаз, и выступил там в роли повивальной бабки.
Хорошо ещё, что канава была сухая. Что само по себе в это время года — чудо.
Возможно, я сейчас лишу таинственности одно предание, связанное с моим рождением, которое говорит больше о моей матери, чем обо мне. Впоследствии ей пришлось заявить (наверно, чтобы сгладить впечатление об этой истории с канавой), что на последнем месяце беременности ей приснилось, что она родила побег [6] лаврового дерева. Веточка укоренилась, разрослась и стала давать всевозможные ягоды и цветы. Но это обман, хоть он и льстит моим стихам. Если не считать неуёмной страсти к солёным огурцам (так мне сказал отец), её беременность была совершенно нормальной. Во всяком случае, она не «помнила» об этом сне очень долго.
6
...родила побег, — По-латыни «ветка», «побег» — virga, что созвучно имени Вергилия.
Мои родители не очень-то ладили. Возьмите кубок родосского вина, в котором нет ничего выдающегося, кроме его названия. Облагородьте его, придав аромат арабскими специями — перцем, шафраном и корицей. Это моя мать. А теперь возьмите кубок обыкновенного домашнего масла вторичной выжимки, куда крестьянин макает хлеб. Это отец. Перемешайте. Получился их брак.
Они и внешне были совершенно разные. Мать — светлокожая, с прямым носом; отец — смуглый, словно орех, высокий и плотный, как славянин. Я взял от них обоих — отцовскую наружность (кроме его широкого носа) и материнский характер. Это объясняет, почему я похож на крестьянина, но лишён крестьянской самоуверенности.
Я был вторым из трёх сыновей. Мой старший брат Марк...
Мой старший брат. Он давно умер, его смерть — словно нож в моём боку. Марк — бледное привидение с зелёными от тины волосами, которое ухмыляется мне из полумрака. Он мой Рем [7] , напоминание о древнем римском проклятии, которое уходит своими корнями слишком глубоко, чтобы его можно было искупить. Я пока не могу рассказать вам о Марке.
Третьим сыном был Гай. Он тоже уже умер, но его смерть не принесла мне ощущения вины, только горе. Он был на девять лет моложе меня и словно был обязан своей жизнью смерти другого. Зная отца, я легко могу в это поверить: хотя у меня самого нет сыновей, я понимаю желание увидеть себя в своих детях. Печально потерять своё подобие и остаться с тряпкой в качестве наследника.
7
Рем — брат-близнец Ромула, легендарного основателя Рима. Убит Ромулом за то, что перепрыгнул через стену только что заложенного города — Рима.
Смерть. Вина. Печаль. Видите, как эта тёмная тропинка, напоминающая об утопленнике, уводит меня вниз? Не об этом должен думать умирающий. Прочь эти мысли!
Он отравляет меня.
Я прочёл это в его глазах перед отплытием, несмотря на то, что на его губах была улыбка.
— Это всего лишь лихорадка, Вергилий, — (Почему ипохондрики так легко относятся к чужим болезням?) — Так тебе и надо, раз ты потащился в Грецию, а мне ничего не сказал. С чего ты взял, что поэма потребует трёх лет работы, свёкла ты этакая?
Это звучит так же неискренне, как нарочита его грубоватая сердечность и эксцентричная речь. Как и многие его притягательные черты — его республиканский дух, нелюбовь к лести и, что немало, почтение к старым римским обычаям, — эта манера говорить служит самым утилитарным целям. Если Октавиан не прагматик, то, значит, пустое место.
Буквально ноль. Оторвите у луковицы чешуйки слой за слоем. То немногое, что осталось, и есть Октавиан.
Вы шокированы. Я компрометирую les majeste [8] . Главнокомандующий Октавиан, конечно, мёртв; он умер восемь лет назад по распоряжению Сената, и восстал, как
8
Его величество (фр).
9
Протей — греческое морское божество. Он обладал даром превращения и умел принимать облик зверя, воды и дерева. В переносном смысле — непостоянный, изменчивый человек.
Нужно ли мне выразить своё мнение о нём ещё более откровенно? Августейший правитель Римского мира — расчётливый, безжалостный, трусливый, лицемерный приспособленец и так же морально устойчив, как флюгер.
И всё же он величайший из людей, которых когда-либо порождал Рим, спаситель страны. Божественные почести — это не более чем то, что ему полагается по заслугам.
Я опять удивил вас, на этот раз непоследовательностью, но я не непоследователен. Посудите сами.
Марий и Сулла [10] . Цезарь и Помпей. Тираноубийцы, Антоний. Пятьдесят семь ужасных лет, с тех пор как побили камнями посланников Сената при Ноле [11] , до победы при Акции [12] . Вся Италия купалась в крови на протяжении почти трёх поколений, пока мы не добились мира.
10
Марий и Сулла, — Гай Марий (156—86 до н.э.) — римский полководец и политический деятель, вождь популяров (противников Сената). Неоднократно избирался консулом. В 105 году до н.э. провёл военную реформу, которая не только повысила боеспособность армии, но и завершила переход от ополчения к профессиональному войску. В гражданской войне, положившей начало кризису республиканского строя, возглавлял противников оптиматов (консервативной части Сената, стремившейся сохранить аристократическую республику). После поражения бежал в Африку от Суллы. В 87 году до н.э. захватил Рим и организовал жестокую расправу над политическими противниками. Луций Корнелий Сулла (138—78 до н.э.) — римский полководец и государственный деятель. В 88 году до н.э. после захвата Рима марианцами был отстранён от верховного главнокомандования и, впервые в римской истории, двинул свои войска против Рима (начало гражданской войны), одержал победу над марианцами и приказал казнить около 10 тысяч из них. В 83 году до н.э. провозгласил себя диктатором. Его диктатура была направлена против всех демократических установлений и имела целью преодолеть государственный кризис Рима в духе идей оптиматов (вновь передал суды в руки сенаторов, ограничил полномочия народных трибунов и плебеев). В 79 году до н.э., признав, что не достиг цели, сложил с себя полномочия.
11
Нола — один из древнейших городов Кампании, покорённый римлянами в 314 году до н.э. Сюда, к войску, в 87 году до н.э. бежал Сулла и повёл его на Рим. Город сохранился до настоящего времени.
12
Акций — мыс на северо-западе Греции. 2 сентября 31 года до н.э. при Акции флот Октавиана под командованием Агриппы разбил морские силы Антония и Клеопатры, что решило спор о единовластии в Римской державе в пользу Октавиана.
Мир.
Вот великое слово, которое стоит над остальными, широко расставив ноги, как Колосс [13] . Где бы вы ни находились, стоит только поднять глаза, чтобы увидеть могучую руку, простирающуюся над вами. Мир — это конечное благо, и мы обязаны им Октавиану. Если своими стихами я помог ему установить платоновскую Могущественную Ложь, то римский гражданин, живущий во мне, не пожалел бы ни о чём. Он смирился бы даже с собственной смертью.
Другое дело поэт. Он ни с чем не мирится, ничего не прощает. А иначе я бы сейчас не умирал.
13
Колосс — бронзовая статуя греческого бога Солнца Гелиоса, стоявшая у входа в гавань на острове Родос. Создана Харетом из Линда в 285 году до н.э. Высота её составляла 37 метров. Простояла 58 лет, разрушена землетрясением. Причислялась к одному из семи чудес света.
Платон был прав, что исключил нас из своего идеального государства. Наши стихи — словно плохо выезженная лошадь. Мы можем запрячь их на благо общества, но не в состоянии обуздать их стремление к истине: и когда они бросаются в сторону и сходят с дороги, то наездник — поэт — разбивается в лепёшку.
Я пробовал. Не для себя, меньше всего для Октавиана, а ради Рима и в память об этих пятидесяти семи годах. Но не смог послать свою «Энеиду» в путешествие по векам с ложью на устах. Я пошёл на компромисс — и угрызения совести уничтожили меня.