Я вернусь через тысячу лет
Шрифт:
Он снова садится в прозрачное нейлоновое кресло, мягко охватывающее все тело, и добавляет:
– Когда люди заходят в тупик – они почему-то боятся признать это. А особенно, если людей много и если шли они в тупик с барабанным боем. Но не признавши – как повернуть? А не повернувши – как выйти из тупика?
Марат снова вскакивает с кресла и наискосок шагает по комнате – из угла в угол. И на ходу вспоминает:
– Еще в “Малахите” Бруно не раз говорил, что обстоятельства могут выходить из-под контроля. Кажется, он был пророком.
– Для
– Ты нелогичен, Сандро! Скептики обычно умны. Но человеку никак не хочется признавать кого-то талантливее и дальновиднее себя. Красивее – признаем! Сильнее – тоже! Но вот умнее и талантливее? Только не это!
Марат все еще крупно шагает наискосок по комнате.
– Кстати, Сандро... Бруно, по-моему, очень точно определил Верхова. Он еще после того собрания сказал мне, что Верхову нужна власть. Не что-нибудь, а именно власть. Это очень трудно в наше время. А на Земле – просто немыслимо. Может, поэтому Верхов и полетел? Ты извини, конечно. Вы вместе учились, и тебе, может, обидно слушать такое... Но мне трудно говорить о нем спокойно. Я убежден – он мог спасти Лельку. И он пожалел не туземца. Он пожалел себя. Еще бы – ведь сам предложил этот закон об изгнании!.. А мы, не подумавши толком, за него проголосовали... Не знаю уж, поняла или нет Розита...
Но мне кажется – Верхов и ее бы так предал! Честно говоря – не могу его теперь видеть.
Я опускаю глаза. Мне ли не знать Женьку? Ни черта он не изменился! Это были только мои мечты. Глупые, наивные, детские мечты. Не могу я спорить о нем с Маратом!
Но ведь нужно спорить!
– А ты? – спрашиваю я. – Ты бы выстрелил?
– Хоть в тебя! – Марат отвечает, ни на секунду не задумываясь. – Человек, поднимающий руку на другого, не заслуживает жалости!
– Но ведь мы же с ними не на равных, Марат!
– А разве я предлагаю казнить? У меня нет зла к этому туземцу, которого сонным заперли в больнице. Я разговаривал с ним. И вчера и сегодня. Я решил учить их язык. Просто я говорю о предотвращении убийства, а не о наказании.
– О чем ты спрашивал его?
– Почему они убивают женщин. Он ответил, что если перебить большинство женщин чужого племени, то мужчины в борьбе за оставшихся, сами перебьют друг друга. А если убивать только мужчин – племя быстрее размножится. Как видишь, они не профаны в биологии. Жизнь в лесах кое-чему их научила.
– О чем вы еще говорили?
– Я спросил, что нужно, чтобы они перестали нас убивать. Он ответил, что для этого мы должны уйти отсюда. Всего-навсего! И, знаешь, я даже подумал, что если была бы мгновенная связь с Землей, если можно было бы остановить все это колесо, – стоило бы забраться в наши корабли и улететь... Но ведь на Земле прошла сотня лет! В пути десятки кораблей!
Марат снова бухается в кресло, прозрачная ткань охватывает его, и кажется, словно он висит в
– Для себя я все решил, Сандро. – Он говорит неожиданно тихо, приглушенно. – Для себя я нашел тот выход, при котором не будет противоречий с совестью.
– Какой?
– Я уйду, Сандро. К ним. Вот изучу язык – и уйду. В общем, сделаю то, что должен был сделать Верхов, если бы спас Лельку.
– Они могут убить тебя!
– Тогда пойдет кто-нибудь другой... – Марат пожимает плечами. – Третий, четвертый... Все равно это придется когда-то делать. Это неизбежно. Потому что необходимо. Так уж лучше раньше. Раньше начнем – раньше кончим.
– У них трудно стать богом, Марат. Они видели нас и убивали. Богом можно стать у племени, которое нас не видело.
– А я попробую стать другом. Зачем обязательно богом?
– Ты, кажется, делаешь ту же ошибку, что и этот ра, с которым ты говорил. Он мерит нашу психологию на свою мерку, а ты меришь их психологию на нашу. Они, может, вообще не понимают, что такое друг. Или что такое друг из чужого племени.
– Они уже много лет живут рядом с гезами, Сандро! Они уже, по существу, интернационалисты! Ты их недооцениваешь.
– А ты – пере...
– Может, и так! – Марат вздыхает и снова вскакивает с кресла. – Но я уйду к ним! Не вижу для себя другого выхода.
Звонит предупредительный звонок, и Марат уходит к дверям – встретить гостя. Им оказывается Михаил Тушин. Увидев меня, он улыбается неожиданно радостно, как старому знакомому, хотя мы с ним впервые видимся так близко.
И от этой широкой улыбки разглаживаются суровые складки на его лице, и оно становится совсем молодым – таким, каким я помню его по первым фотографиям, увиденным мною в детстве. Марат пытается представить ему меня. Но Тушин смеется и машет рукой.
– Я знаю о нем все, Марат, – говорит он. – Наверно, я знаю о нем даже больше, чем он сам о себе знает.
Я удивленно и вопросительно гляжу на Тушина, но он как бы не замечает моего взгляда.
Мы выдвигаем из угла еще одно прозрачное кресло – для гостя, и Марат ставит на столик еще одну мягкую, запотевшую бутылку холодной тайпы.
– Нравится вам тайпа, ребята? – спрашивает Тушин. Его крепкие, широкие, загорелые пальцы привычно стягивают колпачок с эластичного горлышка.
– Что не нравится – того не пьем, – отвечает Марат.
– Пищевикам повезло, – произносит Тушин. – Они здесь первые начали работать творчески. А вы небось уже клянете эту планету? Еще бы – изобретателю здесь приходится быть, по существу, слесарем-монтажником. А талантливому археологу – преподавать историю в школе... Так, ребята?
– Мы же понимаем! – Я пожимаю плечами.
– И все-таки – обидно?
– Обидно не это! – говорит Марат.
Вежливая улыбка встречи уже стерлась с его лица, и темные, глубокие глаза его снова глядят напряженно и неподвижно.